Рик Янси - Кровавый остров

Доктора я не видел. Он был скрыт кружащейся белизной. Я видел только блестящие зубы горы и ее сломанные кости, и затем, в нескольких футах дальше, наткнулся на первое тело: сильно разложившееся и обклеванное падальщиками, с взорвавшимся чревом и брюшной полостью, похожей на черный зевающий рот. Половина мертвого лица была ободрана, и в одной из пустых глазниц уютно устроился скорпион. Порыв ветра потянул остатки тонкой, как бумага, плоти, что все еще держалась на костях, и несколько клочков, оторвавшись, взмыли вверх, словно горячий пепел в раскаленном воздухе над костром.

Кернс сказал за моей спиной:

– Вот его пасть. Когда дети Тифея чувствуют, что конец близок, они волокут свои гниющие, раздувшиеся туши сюда, на вершину мира, где взрываются – кто-то после смерти, кто-то до. Я видел, как еще дышащие трупы его детей разлетаются на куски с силой гранаты… А ветры дуют сверху вниз. Они собирают кровавые потроха и несут их прочь, далеко-далеко – пока те не выпадут как красный дождь с ясного неба.

Он потащил меня вперед, завеса тумана отступила, и я увидел сотни тел, замерших в смертной агонии, скорчившихся между камней, сваленных у сияющих острых колонн. Чем дальше мы заходили, тем больше их было, пока не стало почти невозможно идти, не наступая на трупы. Мы осторожно пробирались по изобильной жатве магнификума, и разреженный воздух был тяжел от гнилостной вони, поднимавшейся от молотильни под нашими ногами.

Мы пришли к неглубокой выемке в земле – остаткам древнего пещерного пруда. Кернс показал на коленопреклоненные, согбенные силуэты еще живых, рассыпанные по высохшему озерному дну – каждый сидел рядом с мертвыми собратьями, и все сосредоточились на чем-то, покоящемся у них на коленях. Кернс прижал палец к губам, дав знак хранить молчание. Он припал к земле, жестом велел последовать его примеру и повел меня к берегу бесплодной ямы. Кернс подвел меня близко – но не слишком близко – к коленопреклоненному мужчине, чье лицо было размозжено костяными рогами, растущими из черепа. Его черные глаза не имели белков, чья челюсть отвисла, обнажив изобилие шипообразных выростов, а гноящиеся пальцы с утонченной нежностью пощипывали затейливый и хрупкий предмет, покоившийся у него между ног. Тогда я этого не знал, но этот живой труп был некогда человеком по имени Антон Сидоров.

– Вот его руки, – пробормотал мне на ухо Кернс. – Руки магнификума. Меня это удивляет: не понимаю, что заставляет их плести гнездовища, но трудиться они будут сутками без передышки, пока не помрут.

Творец гнездовища плакал. Глубоко из его глотки неслось скулящее, нечленораздельное, протестующее хныканье, словно неодолимая сила, что управляла им, вместе с тем внушала ему отвращение, и это противоборство его и не-его казалось таким отчаянным, будто силой своего напряжения могло разломить мир надвое.

– Слышишь, Уилл? – восторженно прошептал Кернс. – Вот голос магнификума, последний звук перед концом света.

То, что некогда было Сидоровым, склонилось к оскверненному телу, свернувшемся рядом с ним, и притянуло безжизненную левую руку к своей груди. С мучительным всхлипом не-Сидоров отломил указательный палец. Тот отошел от кисти трупа с мягким хрустом. Не-Сидоров склонился вплести палец в «гнездовище».

Коленопреклоненное дитя Тифея вдруг зарычало, спина его выгнулась, рот раскрылся настежь, и вязкая струя прозрачной жидкости хлынула у него из пасти и пролилась на дело его рук. Не звездная гниль. Не слюна чудовищ. Не пуидресер, а пуидре ддинолиаэт – гниль человечества.

И Джон Кернс шептал мне на ухо:

– Видишь теперь? Ты гнездо. Ты и птенец. Ты кокон. Ты и потомство. Ты – гниль, что падает со звезд. Все мы – я и ты, и бедный, милый Пеллинор. Узри лицо магнификума, дитя. И да сокрушится дух твой.

Хотя мне было тошно от этого зрелища, я смотрел. В логове чудовища на вершине мира я узрел лицо магнификума – и не отвернулся.

За нашими спинами раздался пистолетный выстрел, в разреженном воздухе прозвучавший не громче пугача. Мы резко обернулись. В дрейфующем тумане я различил очертания высокого человека, вышагивающего по озерному дну. Он подошел к одной из коленопреклоненных фигур и в упор застрелил ее в затылок. Затем он зашагал дальше, по пути наступая на павших, пока не пришел к следующему – которого казнил тем же манером. Монстролог помедлил лишь однажды – чтобы перезарядить револьвер. Он тщательно обошел весь кратер, действуя методично и пугающе решительно – подойти к коленопреклоненной жертве, остановиться, разнести ей голову, перейти к следующей.

«Ты поступил в услужение к ха-Машиту, разрушителю, ангелу смерти».

Я встал, когда настал черед Сидорова, но Уортроп, проходя мимо, ничего не сказал. Он подошел прямо к бездумному ремесленнику, поднял револьвер и пустил пулю в то, что оставалось от его мозга.

Он вновь подошел к нам, и туман таял на его пути, выжженный холодным огнем, ревевшим в его глазах. Я не узнавал его, этого человека со спутанной бородой и длинными, взбитыми ветром волосами, чье ледяное пламя могло бы заморозить солнце. Я не знаю, как назвать человека, что шествовал тогда к нам. Я не могу звать его Пеллинором Уортропом, или «монстрологом», или «доктором», поскольку это был совсем не тот человек, который дошел до вершины бездны, locus ex magnificum, и вышел на волосок за грань своего зрения, туда, где из пут живого сердца рвалась на волю невидимая пружина.

Незнакомец схватил Кернса на шиворот и сказал:

– Где он? Где магнификум?

– Разве у вас нет глаз? Раскройте их и увидите.

Я услышал резкий щелчок – взводимый курок. Увидел вспышку черного – крутнувшийся барабан.

Кернс почти не отшатнулся:

– Спустите этот курок, и вы никогда не выберетесь из этих гор живым.

– Где он? – палец дрожит на спусковом крючке.

– Спросите Уилла Генри. Он всего лишь мальчишка, и он его видит. Вы монстролог; как такое возможно, что вы – не видите? Взгляните на него, Пеллинор. Обернитесь и узрите Безликого! Вы преследовали нечто, что с самого начала было у вас под носом. Нет никакого чудовища. Есть только люди.

Возможно, монстролог убил бы тогда Джона Кернса. Он пришел на вершину мира, где в свое время стоял и я – в центре всего. Скажу вам честно: не слишком трудно на вершине мира убить человека. Это делается практически не задумываясь. Вершина мира – там, где раскручивается пружина, в месте, где охотник встречается с чудовищем – и видит в лице того свое отражение. Там, где желание встречается с отчаянием.

Мне пришлось остановить его. Я сказал:

– Он прав, сэр. Он нам нужен.

Монстролог не взглянул на меня. Хоть я и стоял рядом, где бы он ни был, он был один. Я потянул его за руку; та была тверда, как железо.