Елена Вернер - Верни мои крылья!

Дождь продолжал идти, наверное, пару земных веков. Земли, впрочем, как и всего человечества, он не касался, ведь тучи плывут над землей, а этот дождь идет из туч все так же вверх. Ох уж этот опрокинутый мир… Никогда ей его не понять. Ника задрала голову и долго смотрела прямо над собой, в черное разверстое нечто, что невозможно назвать небом по понятной причине: это не небо, – и бездной тоже не назвать, потому что дно у всего сущего располагается внизу, а не вверху. Белесые ливневые потоки срывались со стеклянных углов бара и уносились прочь, тая в антрацитовой бесконечности, а за ними вдогонку летели другие, и так без конца. У Ники закружилась голова, и она опустила подбородок:

– К чему все это?

Они лишь вдвоем. Ника медленно подошла к Зевсу, сидящему на высоком барном стуле возле зеркальной стойки. Хорошо, когда на зеркале не остается следов от пальцев, подумала богиня, кладя ладонь на столешницу, и сама удивилась абсурдности мысли: разве где-то во Вселенной на зеркалах остаются пятна?

– Ты о чем? – отозвался отец нехотя.

– Я о дожде.

Зевс пожал плечами и хлебнул вина.

– Так странно, – проговорил он, наконец, с легким недоумением. – Из всех детей ты была самая покладистая и веселая. Победа, что с тебя взять. Тебе даже спорить не с кем и нечего делить. Если бы не люди. Взгляни на олимпийцев, каждый занят только собой. Афина никак не решит вопрос собственного совершенства, Гермес валяет дурака, Афродита зациклилась на идее любви и красоты, ничего не смысля ни в том, ни в другом. Она любит саму идею любви, но не любит никого. Аполлон сойдет с ума, если отпустит от себя Артемиду. С начала времен всегда – одно и то же. Скука. Все это не твоего ума дела, не стоит так переживать. Тебе ничего не изменить. Никому ничего не изменить.

Зевс вытащил из кармана пиджака игральные кости, потряс их в кулаке, как в коробочке, и бросил возле графитового кубка. Выпало шесть-три. Потом еще раз, и еще, и еще, и снова: шесть-три.

– Видишь? – вздохнул он.

– Вижу, – Ника сгребла кости и легко выпустила на зеркало. Щелк-щелк. Шесть-три.

– Когда выпадет что-нибудь другое, на Земле разразится потоп. Я так решил. Неблагодарные людишки, мелочные, лживые, гордые, враждующие, они ведь меньше тараканов, а как докучают!

– Разве докучают? Они приносят нам дары, молятся, когда уже не могут сдержать слез… Ведут на заклание черных быков, чтобы услужить тебе, а ты называешь их неблагодарными? Смилостивься, прошу. Они не виноваты… Что еще нужно тебе, отец, какая благодарность?

– Мне нужно, чтобы их не стало! – Зевс возвысил голос.

– Это прихоть, – не согласилась Ника.

– Это судьба. А ты, вздорная девчонка, все время встаешь на защиту всех и вся, и твое счастье, что я тебя люблю.

– Ты и Прометея любил! – она закричала так, что имя изгнанника звоном отлетело от заплаканных стекол. – Но его печень сжирают орлы. А ты теперь льешь дождь, желая гибели настолько несправедливой, что даже бездушные кости отказываются тебе помогать! От скуки!

Ударом открытой ладони Зевс обрушил стойку в мириады зеркальных брызг. От взрыва осколки разлетелись во все стороны и оцепенели в воздухе, так и не упав вниз или вверх. Ника увидела свое яростное лицо в каждом из парящих вокруг отражений. За каждым из ее лиц маячат другие, людские, и им несть числа. Ника не испугалась, куда страшнее было бы промолчать.

– Отец, ведь они настоящие. Они дышат, кричат, ругаются и смеются. Они совсем как мы. Но жизнь они ценят больше, тысячекратно. Они боятся смерти, они знают ее и потому всегда делают что-нибудь. У них есть цель и страх не успеть, а мы… А мы застыли. Совсем нет движения… Нет страха… И ты зол, тебе невыносимо, ты решаешь их судьбу костями, потому что не хочешь решать сам!

– Никто ничего не решает, девочка, – вдруг тепло улыбнулся Зевс. – Мы все просто ждем нужного момента.

Осколки по его молчаливому усталому разрешению посыпались на пол, застучав дробно, мелко и сухо. Зеркальный песок, захрустевший под ногами, когда Ника сделала шаг к отцу.

– Видишь? – указал он пальцем, не давая ей приблизиться. И она увидела: среди крошечных зеркал лежали игральные кости. На них выпало три-пять. В это же мгновение дождь переменил вектор. Страшный шум заполонил собой весь мир. Струи захлестали по стеклянной крыше, обтекая куб стеклянного бара пентхауса, и устремлялись вниз, в головокружительный обрыв к земле, уничтожая на ней все живое. И прежде чем осознать, Ника с криком уже падала сквозь этажи.

Падение. Все стороны света смешались в мрачную карусель. Она летела со сложенными крыльями, скомканная и кувыркающаяся, и только у самой земли расправила их, чтобы замедлиться. Ее ноги коснулись тверди – того немногого, что осталось.

Вокруг разносились вопли отчаяния и ужаса, жалобный плач потерянных детей. Беспокойно мычали коровы, блеяли овцы, целыми стадами захлебываясь водой, которая все прибывала и прибывала. Моря уже вышли из берегов и затопили долины, луга, седловины холмов и перешейки, и над оливковыми рощами резвились косатки и иглозубые акулы с дохлыми глазами, а улочки еще вчера процветающей, многоязыкой, согретой послеобеденным зноем островной Атлантиды стали лабиринтом для скатов и желейных медуз, плоских камбал, крутолобых золотистых дорад. Потоп погубил виноградники, деревушки, вал воды смывал высокие утесы, и портовые города с грохотом обрушились в мокрую океанскую пасть, погребая под собой мирных горожан.

Ника носилась меж обезумевших людей, но никого не могла спасти. Ее не слышали, не видели, не замечали. Она была бестелесна, как тень, и так же беспомощна. Слишком долго она позволяла себе быть равнодушной и беспечной, слишком долго и без колебаний возвещала несправедливые победы и довольствовалась негой Олимпа. До того как пару веков назад на Олимпе вдруг начался дождь вверх и ее охватила беспричинная тоска от непогоды, до той минуты, пока она не увидела в тысяче этажей под собой город сквозь всполохи молний, пока Трою не обрекли на войну шутя – человечество было ей безразлично. Чуждо. А теперь смертные ее уже не помнили. Не к ней взывали они в молитвах. Разевая рты, размазывая грязь по щекам и ползая на коленях по крытым соломой крышам жалких лачуг, где они еще чаяли уцелеть, люди простирали руки и молили о помощи Зевса, Геру, Деметру и заступницу Афину. Ника знала – никто из ее семьи не придет им на помощь. Богам нет до них дела, как и ей не было когда-то.

Мимо проплывали обломки кораблей, их ростральные фигуры с черными лицами, корыта и скамьи, домашний скарб тех, кому он уже никогда не понадобится, – и сами люди. Вне себя от горя и раскаяния, Ника схватила первых подвернувшихся под руку живых, мужчину и женщину, и вознеслась с ними домой, желая больше никогда не видеть этот несчастный разоренный мир.