Елена Вернер - Верни мои крылья!

Так пролетели семь дней. Липатова нервничала. Вот уже неделя как ее главный козырь, ее Елена Троянская, померкла и поблекла. Римма больше не восхищала, не завораживала. Она двигалась по сцене без вдохновения, говорила без огонька, и ее соблазнительность и чарующая живость вдруг превратились в надуманную жеманность и куцость механической куклы, не вызывающие никакого отклика, кроме недоумения. Каждую секунду в ней отчетливо ощущалась обреченность. Корсакова была сломлена, и Липатова не знала, как ей помочь.

В любое другое время Лариса Юрьевна могла бы дать Римме передышку, даже отпуск, – но времени до премьеры почти не осталось. И жесткость, которую от нетерпения и раздражительности проявляла Липатова, вряд ли влияла на Римму благоприятно. А проявлять участие Липатова просто не умела.

Ника видела все это. И, странным образом став приятельницей Риммы, даже знала, каково той терпеть растущее давление режиссера. Актерская душа – слишком тонкий инструмент, чтобы происходящее в ней не сказывалось на сценической игре, а одна плохо сыгранная, да еще и ключевая роль ставила под удар весь спектакль.

– Я не могу уповать на то, что она «сливает» роль на прогонах, но на премьере вдруг соберется и выдаст класс! А вдруг не выдаст, вдруг все запорет? Слишком большой риск…

Ника присутствовала на совещании у Липатовой. Их было всего трое: хозяйка кабинета, она сама и Кирилл. Лариса Юрьевна, окончив репетицию, отпустила всю труппу и только Мечникова с Никой попросила задержаться. Теперь она стояла возле стола и нервно стаскивала с пальцев кольца и перстни, складывая их перед клавиатурой в сверкающую разноцветную кучку. Как только ее руки остались совершенно голыми, она начала надевать кольца обратно.

– Ей сейчас тяжело. – Кирилл вздохнул и в поисках поддержки обернулся к Нике: она ведь теперь лучшая подруга Риммы. Но Ника, боясь, как бы он не увидел в ее глазах лишнего, поспешила уткнуться в блокнот. – Понимаете, Лариса Юрьевна, Римма – очень чуткий и восприимчивый человек, она не может перестраиваться быстро. А та история…

– Я понимаю это как никто! Я знаю девочку дольше, чем любой из вас. И я люблю ее. Вся эта бредовая ситуация с мертвой пионеркой… Кто это вообще придумал?

– Так писали на форуме поклонники, – напомнила Ника вполголоса.

– Не уверена, что поклонники, скорее враги, потому что это самая настоящая диверсия!

Кирилл и Ника тактично промолчали, но это лишь больше завело Липатову:

– Все это плохо пахнет. Давайте сразу договоримся, что у нас не завелось никаких призраков!

Ника не стала говорить вслух, что не далее как вчера Римма предприняла очередную попытку заставить Лизавету Александровну Рокотскую снять с нее порчу.

– Римма, милая, кто, скажи на милость, втвердил тебе, что я ведьма? – Пожилая дама посмеивалась так лукаво, что ее вполне можно было заподозрить в двойной игре: может, нет, а может, и да.

– Не ведьма, Лизавета Александровна! Колдунья… – Римма смотрела жалобно. – Ведунья, называйте как хотите.

– Римма. Ты ведь цыганка. Так погадай мне. – И Рокотская с шутливым видом протянула ей свою пергаментную ладонь. – Что, позолотить тебе ручку?

– Именно потому, что я цыганка по матери, я чувствую такие вещи, – серьезно принялась объяснять Римма. – Не зря же Нина привязалась именно ко мне. У нас с ней энергетический канал или что-то типа этого. Меня наверняка сглазили, и поэтому она получила ко мне доступ. Лизавета Александровна, она ведь меня погубит… Ей хочется моей смерти, я знаю. Я ведь старшая среди детей. А она была младшей, и Нину убила как раз ее старшая сестра. Наверное, среди труппы сейчас нет никого из старших сестер в семье, одна я. Она пробудилась, она восстала и направляет теперь свой гнев на меня. Потому что принимает меня за свою сестру, которая сбросила ее с галереи… И мстит мне.

– Красавица, выбрось ты эти бредни из своей хорошенькой головки… – советовала Рокотская, удивляясь такой развернутой, почти научной трактовке происходящего.

– Пожалуйста, Лизавета Александровна… Один обряд… Я ведь знаю, что вы можете.

В Рокотской определенно было что-то мистическое, тут Ника склонна была согласиться с Корсаковой. Актриса всегда была «себе на уме», а все эти длинные юбки в пол, броши и тяжелые бусы с уральским малахитом, яшмой и зеленоватой бирюзой и особенно кулон в виде собачей головы лишь усиливали впечатление. Но всерьез просить старшую коллегу о снятии порчи? Римма явно хваталась за соломинку, которую ей не протягивали.

Пока Ника вспоминала эту сцену, Липатова продолжала развивать свою мысль:

– Нет уж, никаких потусторонних сил, никаких мне тут баек из склепа! Просто кто-то невзлюбил Римму и теперь старается насолить ей. Ежу понятно. Только почему должна страдать я? Весь театр?

– Мы могли бы разобраться, выяснить, кто за этим стоит, и тогда, – Ника попробовала склонить худрука на свою сторону. Она уже готова была рассказать и о радиопередатчике на чердаке, но Липатова не захотела слушать:

– Нет. Нет времени, сейчас не та ситуация. Нужно всем отбросить панику и просто делать свое дело, а не играть в доморощенных Шерлоков! Может быть, потом, после премьеры… Да боже мой, это же просто затянувшаяся шутка. Рано или поздно все это наскучит и этот человек одумается. Посмеялись, поохали и разошлись, все. Только что делать с Риммой? Поймите, мне жалко ее, конечно, жалко, сердце кровью обливается. Но она же просто не справляется! А взрослый человек обязан справляться.

– Значит, она не взрослая. Она ребенок, который просит о помощи! – Кирилл вдруг поднялся с места, и Ника почувствовала шедшее от него напряжение. Как сильно его волновала участь Риммы… Но Липатова поморщилась:

– Кирилл, сядь. Не надо драматизма. Она взрослая женщина. И то, что она живет с тобой и что я ее люблю как дочь, еще не дает нам право делать ей поблажки. Она служит в этом театре, и дела театра превыше всего. Если бы я каждый раз обращала внимание на чье-то плохое настроение, где бы я сейчас была, а?

– И что вы предлагаете?

– Я думала, это вы мне что-нибудь предложите. Кирилл, ты у нас в последнее время мозг.

Кирилл сердито пожал плечами. Пальцы Липатовой забарабанили по томику статей Тарковского, лежащему на краю стола.

– Мне кажется, надо заменить ее, – произнесла Лариса Юрьевна. – Дать отпуск, дать время отдохнуть вдали от всего этого. А самим пока выпустить спектакль.

– И сорвать аплодисменты без нее. А не предательство ли это?

Слишком необдуманное слово вырвалось у Кирилла, слишком жесткое. Щеки Липатовой пошли пятнами, и Ника уже ожидала неминуемого взрыва, когда худрук молча поднялась рывком и подошла к застекленному шкафу. Там ровным рядком стояли статуэтки и кубки всех конкурсов, в которых когда-либо участвовал театр «На бульваре». Призы эти принадлежали не только Липатовой и не столько ей, сколько всем остальным: за лучшие главные роли и роли второго плана, за художественное решение, за музыкальное оформление спектакля. Но после каждого фестиваля они рано или поздно оказывались не в квартирах актеров, художников и звукорежиссеров, а на этой полке. В ее иконостасе.