Елена Вернер - Верни мои крылья!

Сейчас Липатова вытащила из-под стекла большой альбом с бархатной фиолетовой обложкой и латунными уголками. Ее рука ласково скользнула по мягкому переплету и раскрыла на первой странице.

– Здесь театру один год, – мечтательно пробормотала режиссер.

На фотографии Липатова с мужем, Зимина и Рокотская стояли в рабочей одежде, с кистями и валиками в руках. На голове обнимающего жену Стародумова красовалась сложенная из старой газеты пилотка, как у заправского маляра. Липатова и Зимина намного моложе, и только Лизавета Александровна все та же.

– Ремонт мы делали своими силами, то потолок побелим, то обои поклеим в фойе. Тут мы только что закончили красить батареи… Белой краски не хватило на самом видном месте, магазины были уже закрыты, а назавтра утренник, так что пришлось докрашивать художественным акрилом, такая глупость.

Она улыбнулась и принялась переворачивать страницы дальше:

– А это мы с труппой отдыхаем на море, на Куршской косе. Ездили в Калининград на гастроли, тамошний народный театр пригласил. Помню, Света Зимина забыла текст, и Витя Прокофьев, вы его не застали уже, вынес ей листок из роли на подносе прямо на сцену… Вот здесь репетируем «Три сестры», это Алина, она потом ушла в Театр на Малой Бронной. Она вечно просыпала начало репетиции. А это мы на восьмилетие театра устроили премьеру «Антония и Клеопатры», тут уже Римка к нам присоединилась.

Липатова показывала фотографии, и Ника видела, как меняются лица, становятся старше актеры, одни исчезают со страниц, другие, уже знакомые, появляются. Разные роли, костюмы, посиделки после спектаклей, момент напряженного спора Липатовой с Лелей Сафиной в доспехах Жанны д’Арк, дурашества Трифонова-Страшилы на фоне демонтажа декораций Изумрудного города. Лица то улыбающиеся, то сосредоточенные, то – часто – хмельные. Липатова рассказывала о каждой фотографии, вспоминая несущественные детали, маленькие истории, и обо всем этом говорила с мучительной нежностью, особенно о заслугах театра. Ни о ком из людей она не говорила так. На фотографиях награждений и вручений грамот и дипломов она останавливалась дольше, чем на всех остальных, и в глазах ее светилась материнская гордость.

– Ты говоришь «предательство», Кирилл? – Липатова бережно закрыла альбом, но не поставила на полку, а держала у груди, как малыша. – А что будет с театром, если мы не сможем сделать то, что задумали? У нас не будет другого шанса. Вот что такое предательство. А не нервный срыв Римки. С ней-то все будет хорошо.

– И все же. Не отстраняйте ее, пожалуйста, – Кирилл придвинулся ближе, и голос зазвучал так обволакивающе, что у Ники снова, как в первый день знакомства, по спине побежали мурашки. Он и просил, и убеждал, и не давал ни единого шанса устоять. – Я обещаю вам, что приведу ее в чувство. Она станет прежней, и на премьере все будет хорошо. Я от нее шагу не сделаю, пока не буду уверен, что все хорошо. Только не поступайте с ней так. Она ничего не испортит, я прослежу за этим.

Лариса Юрьевна вздохнула. Никто другой не заставил бы ее усомниться в правильности решения – но Кирилл Мечников обладал даром убеждения, и Ника, игнорируя тоскливое еканье сердца, когда Кирилл говорил о Римме, в который раз восхитилась им. Вот оно, обаяние в действии.

И уже Липатова, не в силах противостоять этому, оказалась в роли просительницы:

– Кирилл… Я доверяю тебе. Все в твоих руках, только не подведи. Пожалуйста, ты моя надежда.

Все они вздохнули с облегчением, придя к согласию, и Липатова окончила совещание на мирной ноте. В коридоре Ника окликнула Кирилла:

– Подожди!

– Что?

Он обернулся, и Ника забыла, что хотела сказать. Столько мрака было в его бирюзовых глазах, столько холода в этом «что?». Он был зол, как дьявол, и на это не было видимых причин. Ника отшатнулась: впервые в жизни Кирилл пугал ее.

– Н-ничего, потом.

Он резко кивнул и зашагал прочь.

Ночью ей мерещилась всякая чертовщина, а перед рассветом расчирикались птицы, но Ника их радости не разделяла. Она ощущала, как за последнее время расшатались ее нервы. Вчера Дашка за ее спиной уронила на пол книгу, а Ника от неожиданности подскочила и еще долго не могла успокоить бегущее иноходью сердце.

В метро была давка, от духоты гудело в голове. Наступило время, которое Ника недолюбливала, поселившись в мегаполисе: тепло к полудню и зябко по утрам и вечерам. Ни за что не рассчитать, во что одеваться, чтобы не вспотеть в толчее в час пик. Вот и сейчас, несмотря на то, что шарф давно был спрятан в сумку, а куртка распахнута, воротник водолазки по-прежнему неприятно лип к влажной шее, и Нике казалось, что он ее душит. На пересадочной станции толпа вынесла ее из вагона и повлекла к эскалатору. И именно тогда, в центре этой пестрой недружелюбной многоножки, она заметила Митю.

Всего краем глаза заметила, но паника накатила мгновенно, таким скользким обморочным валом. Митя двигался впереди, всего в нескольких метрах, и Ника видела лишь его щеку и затылок, но ей казалось, что он продолжает смотреть на нее. Как тогда. От страха Ника остановилась, тут же получила ощутимый толчок в спину и споткнулась, упала на стоящую впереди тетку.

– Осторожнее! – взвизгнула та.

Но Ника ее не слышала. Заработав локтями, она принялась расталкивать людей, подбираясь к Мите все ближе. То теряя его из поля зрения, когда перед ней оказывался высокий парень или старушка с яблоневым саженцем, ветки которого лезли в лицо, то снова находя глазами. Она уже могла рассмотреть воротник его бледно-салатовой рубашки, дужку очков за ухом, новую прическу и не знала, зачем хочет догнать своего мучителя. Спросить, зачем он следит за ней, наверное. Но неужели и так непонятно? И неужели он на свободе? На сколько лет его осудили за ее похищение, она вспомнить не могла, мысли рассыпались и тонули в вязкой пелене. Награждаемая со всех сторон тычками и руганью, она протискивалась вперед, чувствуя, что сейчас потеряет сознание. И внезапно пол поплыл под ногами. Ника инстинктивно взмахнула рукой и нащупала опору. К вспотевшим пальцам прилипло что-то резиновое, и девушка не сразу сообразила, что это поручень. Она оказалась на эскалаторе, тянущем ее наверх по-воловьи тяжело. Митя стоял в десяти ступенях над ней и не оборачивался, зная, что она его заметила.

В утренней давке пассажиры стояли на подъем в два ряда, и Ника лезла вверх, обезумевшая, наступая на чьи-то ноги, отпихивая людей плечами. Ей в громкоговоритель кричала дежурная по эскалатору, все глазели, но сейчас ничто не имело значения. Только Митя.

И она добралась до него. Дернула за рукав, почти простонала:

– Зачем ты преследуешь меня?!

– Простите?

Это был не он. Похож, но не он, просто молодой мужчина, смотревший растерянно и с настороженностью, как на городскую сумасшедшую. Но вместо облегчения или стыда Ника почувствовала себя обманутой. И внутренняя истерика внезапно сменилась металлическим, обездвиживающим страхом. Будто весь мир обледенел, покрылся прозрачной твердой коркой, пошел морозными узорами и оказался отделенным от того содрогнувшегося существа, которое именовалось Никой. Она снова оказалась взаперти, не в клетке, а скорее в аквариуме, беззвучно открывая рот и не имея возможности даже вздохнуть, не то что крикнуть.