Елена Вернер - Верни мои крылья!

В довершение всего расплакался ребенок, надрывно, в мгновение побурев и посинев личиком, и Леночка, стискивая зубы, почти потребовала Нику зайти, пока сама она будет укачивать младенца. Ника покивала, и подруга скрылась в дальней комнате, напоследок наградив мужа и гостью безгласным подозрением. А они остались стоять на площадке и смотреть друг на друга. Когда в глубине жилища смолк детский плач, Леша очнулся, прикрыл дверь и вжал ее в косяк до щелчка все с той же опасливой гримасой, которую Ника замечала не раз, когда в юности им удавалось улизнуть гулять ночью вопреки запретам родителей.

– Зря ты так… уехала и исчезла. Я ведь тебя искал.

Вот вечно он, всегда с места в карьер. Сегодня обошелся даже без приветствия. Леша вообще славился своим умением вычленять главное и не обращать вниманье на детали. То, что помогало в учебе и, надо полагать, в работе, с людьми порождало трудности: его специфическую манеру общаться считали бестактностью. Все, но не Ника – ее она восхищала. И теперь на его простом, чуть отяжелевшем лице она читала как по вызубренному учебнику, наизусть.

– Я знаю, – отозвалась она.

Он и правда искал. Через месяц после ее отъезда он выпытал у матери ее номер телефона и адрес. Но Ника, только заслышав знакомый голос в трубке, тут же сбросила вызов и сбегала к метро за новой сим-картой.

– Я даже ездил в Москву.

А вот этого она не знала. И не в силах смотреть Леше в глаза, Ника прильнула к нему, положив голову на плечо. Сквозь запах жареного лука и какой-то детской парфюмерии, то ли присыпки, то ли бальзама от опрелостей, пробивался знакомый с детства запах – запах Лешки Стеблова. Отвыкнув, она все-таки не забыла его. И пусть он никогда не был ей возлюбленным, он был другом, братом. Сделал предложение, которое она со стыдом отвергла. И только теперь Ника осознала, что тогда, спасая собственную шкуру, она как-то мимоходом умудрилась совершить предательство.

– Ты даже предлагал мне выйти за тебя замуж, – она потерлась о его щетинистую щеку, такая же некокетливая, бестактная и не подыскивающая слова-обертки, слова-фантики.

– А ты отказала.

– Потому что ты сделал это из жалости.

– Ник, ты действительно думаешь, что хоть один мужчина на этой земле женился из жалости?

Может быть, просто красивое преувеличение. Какая теперь разница? Ника чуть отстранилась, заглянула в его лицо. Они почти соприкасались сейчас носами, и при желании за этим взглядом мог бы последовать поцелуй. Но он не последовал. Потому что время уже прошло. Давно. И даже Леша признавал это.

Они постояли, обнявшись, покачиваясь от внутреннего прибоя. Ника слышала дряхлые шаги мимо по лестнице, чью-то одышку, слышала бормотание про «срамоту» и могла бы поклясться, что ее плечо обжег неодобрительный и возмущенный взгляд – но даже не повернула головы, чтобы посмотреть, кто это был. Сейчас все это совсем не важно. Она так долго переживала из-за того, что говорят люди, что все их слова успели обесцениться, как уголь, перегоревший в печи до золы.

– У меня теперь есть дочка. – Леша не просто озвучил очевидный факт, Ника поняла, что он произносит это, чтобы она разделила с ним драгоценность этого существа, спеленутого в розовое. – Я хотел назвать ее Вероникой, но Ленка взбеленилась.

– Могу себе представить, – Нике вдруг стало легко, в горле взвились солнечные пушинки. – И как назвал?

– Валерией. Но у нее, как и тебя, в одном месте перпетуум-мобиле. Так что я практически заслуживаю Нобелевскую премию за ее изобретение…

И внезапно все стало просто. Нику охватила безмятежность от того, что Лешка по-прежнему друг . Не надо рассказывать другу то, что происходило с тобой во время его отсутствия, – достаточно продолжить разговор, который когда-то не договорили. Они и продолжили.

В поезде Ника думала не о родителях и не о городе, оказавшемся чужим, тесным и нестрашным, а о Лешином замечании напоследок. Ее ладонь давно покоилась в его крепкой обшелушенной руке, и большой палец ласково и совсем не волнующе поглаживал ее мизинец.

– Ты стала такая… Вот такая, – другой рукой он отмерил ее рост на уровне двух метров. – Теперь я вижу, зачем ты тогда смылась. Я ужасно злился на тебя за то, что ты сбежала, а не стала бороться. А оказалось, ты еще умнее, чем думалось. И сильнее. Внутри тебя как будто вырос еще один скелет. Не скелет даже, а – дерево, скелет жесткий, а у твоего дерева есть гибкость, упругость. В нем много веток, листвы, и оно шумит внутри тебя от кого-то ветра. Ты не просто сильнее, чем была когда-то, ты большая и… и мощная.

Они оба расхохотались от несоответствия смысла и Никиного внешнего вида: такой вот мощный воробушек в потертых джинсах и кедах на босу ногу. И расстались еще ближе, чем некогда были.

Только теперь, когда из поперечин шпал и перестука неутомимого метронома колес складывалась дорога вперед, Ника позволила себе подумать о Кирилле. Она носила его образ по каждой улице, которую прошла за эти дни, но осознанно не позволяла увлечься им в полную силу. Отлавливала и истребляла каждую нежную мысль «вот здесь ему бы понравилось» или «вот это заставило бы его улыбнуться». Иначе она не смогла бы разобраться в себе и поездка оказалась бы напрасной. Это стоило невероятных усилий, но она справилась. И сейчас, на верхней полке, Ника наконец разрешила себе отдаться мечтам о нем, о звуке его голоса, о прозрачном свете его глаз. Ее грела мысль, что с каждой минутой она все ближе, и неважно, что он, вероятно, даже не заметил ее отсутствия. Вдруг вспомнила, как однажды он затеял партию в покер и обставил Пашу, Лелю и Даню, да так, что распалившийся Трифонов обвинил его в шулерстве, а Кирилл не моргнув глазом согласился. Оказывается, он и правда мухлевал, только вот поймать его за руку Даня так и не смог, даже будучи предупрежденным. Ника не удержалась и захихикала от этого воспоминания, и тучный сосед по купе тут же принялся приглаживать волосы, поглядывая встревоженно: не над ним ли смеются. Чтобы не смущать попутчиков, Ника отвернулась к стенке, потушила тусклую лампочку над головой и продолжила предаваться своим безнадежным удовольствиям, улыбаясь в подушку.

Сон о троне

В кузнице было жарко, как в жерлах Тартара. Мехи раздували огонь в очаге, и Ника почувствовала, как от сухого жара развеваются ее волосы. Недра земли гудели и дрожали, и их стон касался чуткого уха Ники, рождая тревогу.

Она не знала, зачем оказалась и как попала сюда. Ее память сплошь состояла из заслонок и преград, и мысль продиралась через них неохотно и трудно, натыкаясь на слепые пятна. Ника помнила об Олимпе, но ее божественное жилище было так далеко, что в его существование верилось с трудом. Кратер вулкана на самом дне мира, где на острове среди текущей лавы стояла кузница, был куда реальнее.