Елена Вернер - Верни мои крылья!

А потом богиня увидела хозяина. Он был страшен лицом, уродлив и огромен, но в это же время его бугрящиеся, налитые свинцом мышцы, крепкая шея, сильные руки и суровое, резкое лицо – все его черты хранили на себе печать ужасающей, смущающей душу красоты. И вдруг Ника узнала темные кудри. Она видела их раньше, у царевича Париса был точно такой же локон надо лбом. И ступни ног – точь-в-точь у Девкалиона, смертного, спасенного ею из тонущей Атлантиды – с торчащими мизинцами. Чудится ли ей это? Нет, она уверена, кузнец одновременно и знаком, и незнаком. Как будто все это лишь снится и кузнец не тот, кем чудится. Он не смертный и не титан, запертый после войны в начале времен здесь, под земной корой. Божественную сущность не скрыть под недолговечным обличьем человека-кузнеца, она просвечивает сквозь тонкие покровы и сосуды, она готова переломить каждую косточку хрупкого скелета и явить себя. Но пока медлит, сдерживая нетерпение.

– Кто ты, кузнец?

Мужчина не обращал на нее никакого внимания и, кажется, даже не заметил ее присутствия. Он был поглощен работой, его губы сжались, лицо сосредоточено и хмуро, а глаза, особенно светлые и водянистые от контраста с опаленной кузнечным жаром кожей, внимательно глядели за тем, чтобы все шло как полагается.

Он отливал пластины из расплавленного серебра. Часть их уже была готова и даже вынута из форм, и Ника приблизилась, стараясь рассмотреть изображенные на них картины. Тонкая работа, равной которой нет и на Олимпе, поняла она сразу. На остывающем металле выступали рельефы. Тут был Аполлон, заплетающий косы сестре, и встречающая Персефону у ворот царства мертвых Деметра в окружении цветущих деревьев, спор Афины и Посейдона за Аттику, пир перед Троянской войной. Ника подушечками пальцев водила по картинам, ощущая каждый изгиб вязи, каждую выпуклость и впадинку, такие же теплые, как человеческая плоть, словно само серебро трепетало скрытой в нем жизнью. Большая пластина представляла собой оттиск атлетичной фигуры, вписанной в замкнутый круг, как в клетку. Ряд табличек поменьше изображал танец, человечки застыли в разных позах, точно пришпиленные бабочки, и Ника с удивлением обнаружила в себе знание этого танца, как будто каждое его движение было рождено из нее самой. Из других барельефов выступали девушка с птицей на плече и одиноко покачивающаяся на волнах люлька с младенцем.

– Эй, кузнец, что это?

Он не отозвался и даже голову не повернул. Тогда богиня легко подошла ближе и тронула его за плечо. Кожа, туго натянутая на сустав и мышцы, была горячей и плотной, неуязвимой – о такую вполне может сломаться копье. И прикосновения Ники кузнец не почувствовал. Когда ему понадобился металлический штырь, он повернулся к богине и прошел сквозь нее, как через бесплотную дымку.

Ника не существовала в этом пространстве. Ее не должно было быть здесь. И все-таки она все видела.

В руках кузнеца позвякивали цепи с цельными звеньями, соединенными вместе древней магией. Это искусство утрачено на Олимпе, лишь титаны способны ковать такие нерушимые цепи – и хозяин этой кузницы. Он поднял цепь над головой, потряс ею, напрягая мускулы, и в его глазах сверкнуло мрачное торжество.

От очага полыхнуло жарким ветром, и Нику охватило тягостное предчувствие. Испуганно зашевелились за спиной белоснежные крылья, которым было не развернуться в кузнице – слишком тесно. Еще один порыв вдруг подхватил богиню и стал возносить, и быстрее, чем она успела что-нибудь сделать, ее ноги уже коснулись серых плит олимпийского пола.

Боги столпились на середине пиршественного зала и спорили, громко, как стая сорок. Ника, вся во власти дурных мыслей, которые так и не приняли внятную форму, пыталась протиснуться сквозь сомкнутые ряды.

– Дайте мне пройти! Гермес, отойди!

Но даже легконогий брат не слышал ее. Где она, если не здесь, почему ее тело не облечено в физическую оболочку, почему она лишь мыслящая субстанция? Что происходит?

– Что здесь происходит? – В зал вошли Зевс и Гера. Рука в руке, царственная олимпийская чета. Боги расступились, почтительно пропуская их к средоточию всеобщего интереса, Ника успела проскользнуть следом, так никем и не замеченная. И замерла.

Перед ней стоял трон дивной красоты. Даже трон Громовержца на возвышении в другом конце зала уступал ему. Женственная легкость сочеталась в нем с торжественностью убранства, подлокотники и ножки были затканы сплошь каменной вышивкой из драгоценных минералов, и они вспыхивали холодными искорками в рассеянном свете. Но главное великолепие трона заключалось в высокой резной спинке. Ее верхний конусообразный край до мелочей повторял очертания Олимпа, его силуэт. Вся поверхность тронной спинки была покрыта серебряными пластинами со сценками из жизни богов и людей. Ника узнала их с первого взгляда и стала озираться по сторонам в поисках таинственного кузнеца. Среди олимпийцев его не было.

Серебряные картины обрамлял чеканный орнамент из вплетенных в лавровый бордюр театральных масок трагедии и комедии. Театр… Ника припоминала, что люди тешат себя этим развлечением, прикидываясь на время теми, кем не являются, да еще и разыгрывая сценки, без изменений, представление за представлением, точно зная, чем все закончится. Странное занятие, она никогда не понимала, в чем его притягательность. Но век сменялся веком, а театр не исчезал из людского бытия – значит, зачем-то он им сдался. Сейчас не было времени всерьез размышлять над курьезами человеческого характера – она одна могла предотвратить надвигающуюся катастрофу. Неужели никто из богов, кроме нее, не чувствует жара, исходящего от трона? Он идет густыми волнами, с каждой минутой все нестерпимее, словно в нем заключена вся ярость дремлющего вулкана, странным образом оказавшегося посреди прохладного тронного зала Олимпа, в царстве серых оттенков и стеклянных стен.

– Наконец-то на Олимпе есть вещь, достойная принадлежать Гере! – с легким поклоном произнес Аполлон, и Гера порозовела от удовольствия. Не было сомнения, кому именно предназначался этот подарок.

– Вся слава моей супруги словно заключена в этом троне, – Зевс приподнял руку Геры, стиснутую в его ладони. – Сядь на него, любимая, и весь мир склонится перед тобой, как уже склонялся не раз, и все не устанут восхвалять твое великодушие, твою красоту, твой ум. Имя твое будет греметь, люди будут говорить о тебе неумолчно. Ты как никто заслуживаешь всех хвалебных песен и гимнов. Проведенные рядом с тобой годы убедили меня в том, что нет более достойной и прекрасной богини на свете, чем ты.

Гермес, пользуясь тем, что его никто не видит, скорчил скептическую гримаску и поискал глазами Нику, свою верную союзницу. Конечно, ему не терпелось с ней на пару посмеяться над выспренным слогом отца и его неприкрытой лестью. Гермес упирался глазами прямо в Нику, но не заметил бы, даже поводи она рукой перед его лицом.