Елена Вернер - Верни мои крылья!

Продолжая держать ее лицо в ладонях, он нежно поцеловал Нику в лоб. А потом, не в силах оторваться, спустился поцелуями до переносицы и глаз.

– Ты куда? – не поняла она, когда он выпустил ее и, ссутулившись, сделал пару шагов в сторону.

– А куда я могу пойти после этого? Сюда, – он неловко махнул рукой в сторону серо-голубого дома, и Ника только сейчас присмотрелась внимательнее. Решетки на окнах, из-за угла выглядывает капот сине-белой машины с мигалкой. Это ведь отделение полиции – вот оно что… Ника вскочила на ноги и подошла к Кириллу вплотную.

– Думаешь, я смогу просто щелкнуть пальцами и жить дальше? – горько вздохнул он и дрожащей рукой пригладил выбившуюся прядь ее волос. – Не смогу. Я мерзость, но не такая, что-то человеческое все же во мне есть. Пусть меня арестуют, я это заслужил. У нас по-прежнему сажают за доведение до самоубийства, но, если я не явлюсь в отделение, вряд ли кто-то удосужится расследовать ее смерть. А во всем виноват я. Я ее убийца. Я должен за это ответить. Господи, как же я мог до всего этого дойти…

– Ты не убийца.

– Ника, не надо… черт, Ника! Как же так получилось?

Он одним рывком дернул ее к себе и обнял, сжал до боли. Она чувствовала, как колотится его сердце. Тогда Ника притянула его голову к своей груди, положила ладони на затылок. Через блузку кожа ощущала горячую влагу там, где были его глаза. Плечи Кирилла вздрагивали.

– Если бы я мог все исправить, Ника… – слова доносились глухо. – Если бы…

– Ты еще можешь, Кирилл. Слава богу, можешь. Она жива.

Это было сложно – довести себя до такого безумия. Поверить в собственную ложь настолько, чтобы поверил Кирилл. Войти в роль так, чтобы актер не заподозрил актерской игры. Ника никогда не думала, что способна на это. Но у нее получилось.

Все утро она представляла себе, как если бы это было правдой, что Римма не пережила всеобщего давления. Что нервы Корсаковой сдали окончательно, и она поняла, что больше не может и не хочет жить. На пути к дому Кирилла Ника рисовала себе образы повесившейся Риммы, чередуя их с тем светлым будущим, которое есть у актрисы – и которое может никогда не сбыться. Что, если бы вчера Римма Корсакова действительно наложила на себя руки? Это вполне могло произойти. Ника бежала по улицам, чтобы все ее тело ныло, чтобы кровь разогналась настолько, что ее биение напомнило бы панику, страдание, безысходность. Чтобы в легких закончился кислород, как это бывает от долгих рыданий. И на пороге квартиры Кирилла она была так убита горем, словно Римма действительно погибла.

Последний шанс воззвать к разуму Кирилла. Показать, до чего способна довести жажда мести без оглядки на человеческие жизни. Добиться от него реакции. Если он обрадуется, что гибель Риммы уничтожила премьеру и Липатову, – значит, он по-настоящему страшный человек. Не человек вовсе, а нелюдь, не испугавшийся крови на своих руках ради мести. В ту же секунду Никина любовь к нему была обречена умереть, скорчиться, обуглиться. Но если он придет в ужас и раскается, значит, он – все тот же. Кирилл, которого она полюбила. Запутавшийся, но по-прежнему родной и нуждающийся в ней, в ее помощи. И тогда она еще успеет его спасти.

Она увидела все. Боль и раскаяние человека, содрогнувшегося от собственного поступка и его последствий. Без колебаний готового понести наказание – так честно и отчаянно, что в другой ситуации это вызвало бы ее улыбку. И потом, когда она торопливо объясняла ему свою ложь, с дикой, безудержной радостью видя его недоверие и облегчение, целуя его неподатливые губы, она уже знала, что вместе они попытаются все исправить.

Дальнейшее происходило так быстро, будто на ускоренной перемотке. Все уже было продумано Никой заранее, но даже после этого она едва успевала за стремительно разворачивающейся реальностью.

Через час Кирилл, все еще ошарашенный и растерянно озирающийся по сторонам, позвонил знакомым театральным критикам и возобновил договоренность о рецензиях в прессе. Через три Ника и Рокотская, поддержкой которой она заручилась потому, что пожилая актриса была единственной, кому Ника могла довериться, стояли в квартире Риммы. Лизавета Александровна доставала из сумки связку церковных свечей и несколько обычных белых, рубиновый значок, никогда, конечно, не принадлежавший пионерке Нине, – а Ника тем временем объясняла Корсаковой положение дел: да, Лизавета Александровна действительно немного владеет магией. Естественно, Римма это чувствовала, она ведь наполовину цыганка, значит, связана со сверхъестественными силами, а как же! И теперь, после вчерашнего, Лизавета Александровна очень хочет помочь Римме и снять с нее порчу. Обряд несложен…

Все выглядело эффектно – ровно настолько, чтобы Римма поверила. Были задернуты шторы, свечное пламя трепыхалось перед зеркалом трельяжа, многократно отражаясь в его стеклянных коридорах. Глаза Лизаветы Александровны горели таинственно и увлеченно. Она произносила слова заговора, придумывая их на ходу весьма ловко, окунала тонкие пальцы в плошку с водой – конечно, водопроводной, хотя Римма была убеждена, что святой. Брызгала ею на молодую актрису, крутила Корсакову против часовой стрелки, велев зажмуриться, и украдкой подмигивала Нике. А потом жгла пионерский значок, обернув его в клочок белой бумаги.

Наконец, все трое обошли Риммино жилище, держа на вытянутых руках церковные свечи, и Рокотская, смочив палец в пихтовом масле, смазала им лоб Корсаковой.

– Вот и все. Теперь ты под защитой высших сил. Никто из нижнего мира не потревожит тебя.

Римма встрепенулась:

– Правда?

– Абсолютная, – подтвердила Лизавета Александровна. – Да, и кстати, на тебе венец безбрачия был. Я его сняла. Думаю, ты не будешь слишком возражать.

Римма легко засмеялась и бросилась обниматься:

– Спасибо, спасибо вам! Ника, спасибо! И ведь я знала, я чувствовала, что вы можете мне помочь!

Я… совершенно другие ощущения сейчас. Такая легкость, как будто с плеч ушла тяжесть и из шеи. Вот здесь.

Она показала. Во всем ее облике читалось облегчение. Ника важно покивала, а Рокотская лукаво блеснула глазами-бусинками.

Вместе они добрались до театра. Ника оставила Римму всего на пару минут, только чтобы сообщить Липатовой, что все в порядке и Корсакова готова играть премьеру. Она видела скептицизм и усталость в глазах худрука, но сейчас все это было неважно.

– Да, Римма, милая. Знаком того, что мой обряд действует, может служить, например, обретение чего-то утраченного или потерянного тобой, – сообщала Рокотская, неторопливо гримируясь. Мила Кифаренко смотрела на нее, вытаращив глаза, а Римма внимала каждому слову. – Или если окружающие вдруг меняют свое мнение или решение в твою пользу.