Елена Вернер - Верни мои крылья!

Через час Корсакова нашла потерянный вчера после репетиции мобильный. А следом позвонила ее мать и объявила, что уже едет в Москву и успеет как раз к началу спектакля. Когда Римма, захлебываясь от радости, сообщала все это Нике, та только мягко улыбалась. Ведь именно она вчера подобрала Риммин телефон под стулом, а сегодня положила на самое видное место. И именно она между делом нашла в списке контактов телефон матери Корсаковой, позвонила и убедила женщину приехать. Это было непросто, но явно того стоило. Все это Ника делала не для театра и не для Риммы, а ради Кирилла. Она догадывалась, как тяжело будет ему сегодня. Ведь для прощения нужно больше душевных сил, чем для мести… К тому же она немного побаивалась, что он еще изменит свое решение, увидев худрука, которую так ненавидел до сегодняшнего утра, поэтому специально попросила его прийти как можно позже.

Он явился, когда Липатова уже не на шутку разнервничалась. Кивнул ей издалека:

– Все в порядке, я сейчас.

Повстречав Римму, он на мгновение остановился, осматривая с ног до головы, и порывисто обнял:

– До чего же я рад, что ты жива-здорова…

– Не поверишь, я тоже, – откликнулась Римма кокетливо. Обряд Рокотской преобразил ее, но она все равно не могла понять, почему Кирилл смотрит на нее так жадно, радостно, недоверчиво – и с облегчением.

– Готова показать класс?

– Ага!

Корсакова была удивлена такой резкой сменой его поведения, но усмотрела в этом очередное доказательство действующей магии. Кирилл тут же ушел переодеваться, в полутьме коридора нежно стиснув Никину руку. А сама она отправилась с Корсаковой к ее гримировальному столику: у актрисы дрожали руки, и она никак не могла справиться с макияжем. Через полчаса запыхавшаяся Дашка возвестила, что зрители почти собрались. Ника взглянула на плод своих усилий. Эти подведенные глаза с угольными стрелками вдруг напомнили ей о былых временах, когда девчонки, которые вот-вот выпорхнут на бальный паркет, чтобы соревноваться, увлеченно красили друг друга, изнывая от стервозности и нетерпения. И Ника Ирбитова была одной из них.

После первого звонка под нарастающий гул зрительного зала, так долго скучавшего без людей, актеры вместе с Липатовой и Никой собрались в дальней гримерке. Обычно Лариса Юрьевна говорила им свое напутствие, но сейчас она просто недоверчиво переводила взгляд с одного лица на другое, ожидая подвоха. Ей было что терять, и она знала, что уже ничего не сможет изменить – только принять грядущее. Нике было жаль ее.

Актеры переглядывались и перешептывались, кто весело, не чувствуя меняющегося ветра в парусах, кто озадаченно.

Здесь, в этой комнате, сейчас находился человек, в чьей власти раздуть огонь общего вдохновения. Но он сам слишком смущен, слишком растерян, чтобы стать опорой остальным, отмести все сомнения. И Ника вдруг почувствовала, как ее олимпийские крылья шевелятся за спиной, как они растут и разворачиваются, она видела белую тень в зеркале напротив. В чем их смысл, если она не распахнет их и не защитит своего любимого, не защитит их всех, таких разных и таких взволнованных.

– Можно я скажу несколько слов?

Она вышла вперед и сама поразилась. Все эти глаза устремились на нее. Она должна была бы смешаться и поперхнуться собственной речью, но нет, ее голос зазвучал ровно и звонко.

– Однажды после нашего спектакля я разговаривала со зрительницей, которой накануне дала контрамарку. У нее был рак в терминальной стадии, ее звали Лида… И она сказала мне: «Сегодня я получила удовольствие. Мне даже на какое-то время перестало быть больно. Наверное, ради таких вот моментов стоит чуток потерпеть и пожить еще…» А я скажу, что ради таких слов нам всем стоит служить в театре. Мы ведь не работаем, а служим, это другое. Не просто люди, не просто коллеги. Мы театр, а театр – это волшебство, которое помогает жить. А значит, мы справимся!

И Ника по старой традиции, в которой участвовала впервые, вытянула вперед руку. Ее накрыла ладонь Липатовой, и все последовали ее примеру. Ладони ложились одна на другую, словно пирамида, выстроенная из гимнастов, – дрогнет один, и вся она рассыплется, не устоит. Но совесть Ники была чиста – она сделала все, чтобы пирамида обрела свою крепость. Хотя бы в этот день.

И вот занавес. Разыграна до конца история, которая обречена раз за разом повторяться, – именно так, не отступая ни на слово. Троянская война будет начинаться раз за разом, неумолимо, до той поры, пока актеры будут в силах играть свое представление, пока не разорвут замкнутый круг.

Они вышли на поклон. Измученные, раскаленные, но уже вынутые из огня, как отлитая в форму сталь, с каждым мгновением все более крепкая, менее пластичная, теряющая свой жгучий, изнутри идущий свет жидкого металла. Остывающие. В их глазах, ожесточенно блестящих, слепых от софитов, догорали уголья прожитых мыслей, пропущенных сквозь душу страстей и надежд, которые опять не оправдались. Благодаря Нике Кирилл внезапно поверил в то, что может отвратить неизбежное. И его Гектор стал тем самым, каким и должен быть, – одержимым верой в себя и в то, что сможет избежать рока, нависшего над его городом, его миром. Что сможет противостоять войне, которая уже начинает разворачивать черные крылья.

Теперь Гектор и Елена Троянская, Андромаха и Приам, Кассандра и Гекуба уже уходили. Они последний раз глядели из глазниц тех, кто дал им взаймы свои тела, дрожащие от натяжения мускулы, рожденные для крика легкие и сердца, качающие свежую, но тысячелетнюю кровь. Взамен возвращались актеры. Те смотрели обрадованно, но с растерянностью, словно не вполне осознавая происходящее. Первый поклон – механический, отточенный, не замечающий ни зрителей, ни протянутых букетов, и только в уши сквозь шум крови пробивается далекий гул аплодисментов. И скорее, скорее за кулисы. А оттуда меньше чем за двадцать секунд они выходили – служащими театра «На бульваре». Людьми. Риммой, Лелей и Даней, Кириллом, Пашей и Милой, Борисом и Светланой, Лизаветой Александровной… Со своими переживаниями, жизнями, мыслями, горестями и радостями. Они узнавали друг друга заново, и театр, и потолок с люстрой, и родственников в первом ряду. Прижимали руки к груди, складывали ладони, улыбались, похлопывали друг друга, по губам можно было прочесть «спасибо», посланное зрителям. И снова кланялись, Римма присаживалась в легкий, грациозный реверанс, на щеках Милы играли привычные смешливые ямочки. Кирилл передвигался скованно, и Ника знала, что сейчас, в эту минуту, когда молекулы адреналина начинают распадаться, к его узким бедрам подкрадывается боль.

Потом вышла Липатова, сдержанная, но внутри ликующая королева. Ей хлопали и зрители, и актеры – ее актеры. И ее сын, единственный не улыбающийся. Он аплодировал вразнобой со всеми остальными, невпопад, и его крупные ладони греческих дискоболов смыкались с резкими хлопками, будто чередой петард.