Рейчел Уорд - Рожденная водой

– Я читал книгу о том, как писать сценарии. Там это названо сценой с резиновой уточкой. Момент, когда герой фильма или пьесы вспоминает эпизод из прошлого. Но не любой, а который сильно подействовал на психику героя и изменил его поведение.

– Но мы говорим не о фильме и не о компьютерной игре. Ты забыл, Милтон?

– Нет, конечно. Извини, если это тебя задело.

– А зачем ты читал книгу про сценарии?

– Видишь ли, я… в общем… я тоже пишу сценарий.

– Что-о?

– Сценарий фильма. Научно-фантастического.

– Я думала, тебя ничего не интересует, кроме компьютеров и программ к ним.

– Компьютеры – только часть моих интересов.

– Милтон, ты никак будущий гений? Может, дашь автограф, а то потом к тебе и не пробьешься? Или я пробьюсь, но ты не захочешь со мной говорить?

– Ты подсказала мне хорошую мысль. Когда напишу сценарий и по нему снимут фильм, у меня просто не останется времени на маленьких людей вроде тебя.

Понятия не имею, говорит ли он всерьез, или у него такая манера шутить. И лицо непроницаемое. Я уже собираюсь рассердиться, когда Милтон взрывается хохотом. Смеется он недолго и быстро замолкает. Передо мной снова внимательный Милтон, готовый помогать.

– Я сейчас перебираю в памяти свое детство… Ничего такого, что могло бы заставить отца вести себя подобным образом. Может, с ним что-то случилось еще до моего рождения?

– А помнишь, где ты жила до переезда в наш город?

Напрягаю память… и вдруг вспоминаю про медальон у меня под футболкой. Я ношу его уже несколько дней. Металл соприкасается с горячей кожей, но почему-то остается холодным. И вновь возникают странные ощущения, как в день, когда я нашла конверт с медальоном…

Я падаю, ныряю в нечто. Холод лишает меня дыхания. Погружаюсь в него и попадаю туда, где нет ни света, ни красок. Кто-то говорит: «Вот я тебя и поймал»…

Надо бы рассказать Милтону и о найденном медальоне. Нет, не могу. Пока не могу.

– Ничего не помню. И родители не рассказывали. Зато смотри, что я нашла… – Я лезу в рюкзак и достаю сложенное свидетельство о рождении.

– Блестяще, Ватсон! – восклицает Милтон.

– Не угадал. Адамс. Меня по-настоящему зовут Никола Адамс. Смотри.

Разворачиваю свидетельство и кладу на стол.

– Нейша Гупта. Карл Адамс. Никола Адамс. Кингслей. Теперь я могу начать поиски. Ник, это же золотая жила.

– По крайней мере, я не приемный ребенок.

Он поднимает руку. Я поднимаю свою. Мы ударяем ладонями, но такого ликования, как у Милтона, у меня нет.

– Ты что такая кислая? – удивляется Милтон. – По-моему, радоваться должна. Родители у тебя настоящие.

– Да. Но кто они? И почему отец ведет себя как псих?

– Говорю тебе, Ник: он чем-то напуган. Если найдем причину его страхов, то сможем ему помочь. Обещаю. Начнем поиски?

Я смотрю в нижний правый угол экрана. 17:35.

– Пора домой.

– Правда?

Я пожимаю плечами:

– Мама вернется с дежурства усталая и голодная. Надо что-нибудь приготовить.

– Что ж, тогда я хоть целую ночь могу искать. Уроков завтра нет.

– Если что-то найдешь, кинь эсэмэску. Я вряд ли рано засну. Слишком жарко. И слишком много всякого в голову лезет.

– Договорились.

Тянусь к свидетельству о рождении, чтобы убрать в рюкзак.

– Можно его сфотографировать? – спрашивает Милтон.

– Пожалуйста.

– Отлично. – Милтон щелкает камерой мобильника.

– Спасибо, Милтон.

– Я тебя провожу.

– Не надо. У нас одинаковые дома. Сама найду выход.

– Хорошо. Тогда я начну поиски…

Он плюхается в кресло и набирает запрос. Его лицо подсвечено экраном ноутбука.

– Пока, – говорю я.

Милтон даже не кивает. Он весь в поисках. Во внешнем мире осталась лишь оболочка.

На выходе из его дома получаю сообщение от Гарри.

Хочу продолжения.

Только не сейчас. После того снимка я ему ничего не посылала. Игнорирую сообщение, но следом приходит другое.

Что на тебе надето? Сними немедленно!

Невольно усмехаюсь, воображая, как раздеваюсь на глазах прохожих. Потом представляю, как Гарри сейчас сидит с мобильником в руке и ждет. Ждет моего ответа. От этих мыслей по спине забегали мурашки.

Больницы пугают многих, но только не меня. Для меня Городская клиническая больница – всего лишь место маминой работы. Сколько себя помню, она всегда работала акушеркой. Я спокойно отношусь и к запаху антисептиков, и к длинным белым коридорам. Но у дверей отделения интенсивной терапии мне становится не по себе.

Зачем я сюда иду? Мы с Кристи далеко не подруги. Она меня, мягко говоря, недолюбливает. Но когда Нирмала решила ее проведать, я сказала, что тоже пойду. Как бы Кристи ко мне ни относилась, но не навестить ее в беде – верх черствости и эгоизма.

– Может, Кристи не в том состоянии, чтобы общаться с нами? – делюсь я сомнениями с Нирмалой.

– Чепуха. Она обрадуется. Мы с ней немного поболтаем и уйдем, не станем ее утомлять.

– Ладно.

Палата Кристи поражает меня обилием медицинской аппаратуры. Мониторы, провода, трубки. Кровать Кристи – в цветах и открытках. За ними я не сразу замечаю больную, а та похожа на восковую куклу. У постели сидит ее мать и держит Кристи за руку. Заслышав шаги, женщина поднимает голову.

– Здравствуйте, девочки, – произносит она.

У нее черные круги под глазами.

– Здравствуйте, миссис Пауэлл. Вы не хотите передохнуть? – предлагает Нирмала. – Или выпить чая? Мы с Ник посидим тут.

– Я… даже не знаю. – Она смотрит на Кристи, потом снова на нас.

– Вы же здесь всю ночь провели?

– Да.

– Вам обязательно нужно отдохнуть. И поесть. Рядом с больницей – неплохое кафе. Сходите туда, миссис Пауэлл. А за Кристи не беспокойтесь.

– Пожалуй, схожу. – Она встает, наклоняется и целует лоб Кристи. – Дорогая, я совсем ненадолго. – Наградив нас усталой улыбкой, мать Кристи идет к двери. – Сразу же позовите меня, если… если… вы знаете…

– Конечно.

Я стою у Кристи в ногах, Нирмала садится на стул и берет больную за руку.

– Кристи, привет. Это я, Нирмала. Со мной и Ник пришла.

Нирмала поднимает голову и кивает мне.

– Привет, Кристи, – выдавливаю я из себя.

Мы замолкаем. В палате становится тихо, если не считать негромкого гудения медицинской аппаратуры.

– Не знаю, о чем с ней говорить, – шепчет мне Нирмала.

– Расскажи, чем занималась в эти дни, как дела в школе…

Мы некоторое время перешептываемся, и вдруг меня ударяет сознание полной абсурдности моего визита. Он так нелеп, что даже смешон. Чувствую, что сейчас захихикаю. Вроде бы ничего веселого: бедняжка Кристи лежит в коме, отключившись от внешнего мира. Но от этих мыслей мне еще больше хочется смеяться.

И я не выдерживаю. Из плотно сомкнутых губ вырывается сдавленный смешок, следом летят брызги слюны.