Карлос Сафон - Марина

Перед отбытием поезда Герман меня так крепко и душевно обнял, что я чуть не расплакался. Носильщик помог ему погрузить чемоданы, и Герман оставил нас с Мариной на перроне, чтобы мы могли попрощаться. Эхо тысячи голосов и свистков множилось под сводами вокзала.

Мы молча, почти искоса, смотрели друг на друга.

— Ну что же… — сказал я.

— Не забывай подогревать молоко для Кафки, потому что…

— Он ненавидит холодное молоко, особенно сразу после очередного убийства, знаю. Кот с барскими запросами.

Начальник вокзала приготовился дать отмашку поезду красным флажком. Марина вздохнула.

— Герман тобой гордится, — сказала она.

— Не понимаю, почему.

— Мы будем скучать по тебе.

— Так только кажется. Ладно, тебе пора.

Вдруг Марина шагнула ко мне и коснулась своими губами моих. Не успел я и глазом моргнуть, как она зашла в вагон. А я остался на перроне, глядя вслед поезду, прорезающему туман. Когда его шум стих вдали, я побрел к выходу с вокзала и по дороге вспомнил, что я так и не рассказал Марине о странном существе, которое я видел у ее дома в грозу. Со временем я сам предпочел о нем забыть и убедил себя, что все это мне почудилось.

В большом вестибюле вокзала ко мне подбежал запыхавшийся носильщик.

— Вот… меня попросили вам передать.

Он протянул мне конверт желтого цвета.

— Думаю, вы ошиблись, — сказал я.

— Нет, нет. Сеньора сказала отдать это вам, — настаивал носильщик.

— Какая сеньора?

Носильщик махнул рукой в сторону выхода на бульвар Колумба.

Ступени вокзала были окутаны паутиной тумана. Там никого не было. Носильщик пожал плечами и ушел.

Озадаченный, я обогнул здание, вышел на улицу и увидел ее силуэт. Дама в черном, которую мы видели на кладбище Саррьи, садилась в карету, запряженную лошадьми. Она повернулась и на несколько секунд задержала на мне взгляд. Ее лицо скрывала темная вуаль, напоминавшая стальную паутину. В следующий момент дверца кареты захлопнулась и возница, полностью закутанный в серый плащ, тронул лошадей.

Карета на полной скорости промчалась между бульваром Колумба в направлении улицы Рамблас и скрылась.

Я совсем забыл посмотреть, что же было в конверте, который передал мне носильщик. Я порвал его и увидел внутри обыкновенную визитную карточку. На ней были указаны следующие реквизиты:

Михаил Кольвеник, улица Принсеса, 33, 2а

Я перевернул карточку. На оборотной стороне был напечатан символ, который мы видели на памятнике на кладбище и на заброшенной оранжерее. Черная бабочка с раскрытыми крыльями.

По дороге на улицу Принсеса я жутко проголодался и зашел в булочную напротив церкви Санта-Мария-Дель-Мар, чтобы купить себе пирожное. В воздухе витал аромат сладкого хлеба и эхо колоколов. Улица Принсеса была узкой и тенистой и пролегала через старинный квартал.

Я прошел мимо старинных особняков и зданий, которые казались древнее, чем сам город. На фасаде одного из домов я с трудом смог прочитать стершиеся цифры 33. Я прошел в вестибюль, который напоминал старинную монастырскую часовню. На стене с обшарпанной эмалью висели ржавые почтовые ящики. Я безуспешно искал на них имя Михаила Кольвеника, как вдруг услышал за спиной тяжелое дыханье.

Я настороженно повернулся и увидел морщинистое лицо старухи, сидевшей в каморке привратника у входа.

Мне показалось, что это восковая фигура, наряженная вдовой. Ее лицо приняло осознанное выражение. Глаза были белыми как мрамор. И без зрачков. Она была слепа.

— Кого вы ищете? — спросила привратница надтреснутым голосом.

— Михаила Кольвеника, сеньора.

Пустые белые глаза дважды моргнули. Старуха помотала головой.

— Мне дали этот адрес, — настаивал я. — Михаил Кольвеник, квартира 2.

Старуха снова помотала головой и снова села неподвижно.

В этот момент я уловил какое-то движение на столе каморки. По морщинистой руке старухи полз черный паук.

Белые глаза все так же смотрели в пустоту.

Я тихонько проскользнул к лестнице.

Никто не менял лампочку на этой лестнице уже лет тридцать. Ступеньки были скользкими и разбитыми.

Лестничные площадки были колодцами темноты и тишины. Призрачный свет струился через слуховое окно чердака. Там кругами летал запертый голубь. У второй квартиры была тяжелая дверь из обработанного дерева с металлической защелкой. Я дважды позвонил и услышал в глубине квартиры эхо звонка.

Прошло несколько минут. Я снова позвонил. Еще две минуты. Мне уже начинало казаться, что я попал в усыпальницу. Одно из сотен призрачных зданий, которых так много в старых районах Барселоны.

Вскоре решетка смотрового окна открылась и лучи света прорезали темноту. Я услышал из-за двери древний голос — он не разговаривал несколько недель, а то и месяцев.

— Это кто?

— Сеньор Кольвеник? Михаил Кольвеник? — спросил я. — Можно с вами поговорить?

Окошко тут же закрылось.

Тишина. Я было собирался снова позвонить, как вдруг дверь квартиры открылась. На пороге появился силуэт. Из глубины помещения донесся рокот водопроводной трубы.

— Чего тебе, паренек?

— Сеньор Кольвеник?

— Я не Кольвеник, — перебил голос. — Меня зовут Сентис. Бенжамин Сентис.

— Прошу прощения, сеньор Сентис, мне дали этот адрес и…

Я дал ему визитку, которую получил от носильщика на вокзале.

Негнущаяся рука взяла карточку, и этот человек, лица которого не было видно, довольно долго изучал карточку, после чего вернул ее мне.

— Михаил Кольвеник уже много лет здесь не живет.

— А вы его знаете? — спросил я. — Может, вы сумеет мне помочь?

Еще одна длительная пауза.

— Проходи, — сказал наконец Сентис.

Бенжамин Сентис был крупным человеком, который, похоже, никогда не снимал свой фланелевый халат гранатового цвета.

Во рту у него была зажженная сигарета, а над губой красовались усы в стиле Жюля Верна, дополнявшиеся бакенбардами. Окна квартиры, из которых в помещение проникал эфирный свет, выходили на лес барселонских крыш старого квартала. Вдалеке виднелись башни собора, а еще дальше возвышалась гора Монтжуик. Стены комнаты были голыми, на пианино лежал слой пыли, а по полу были разбросаны кипы старых газет. В этом помещении не было ничего из наших дней.

Бенжамин Сентис жил в предпрошедшем времени.

Мы сели в зале с балконом, и Сентис снова посмотрел на карточку.

— Зачем ты ищешь Кольвеника?

Я решил рассказать ему все с начала, с нашего похода на кладбище, до внезапного появления дамы в черном на вокзале Франции этим утром.

Сентис слушал меня с отсутствующим взглядом, не проявляя никаких эмоций. Когда я закончил рассказ, в комнате повисло неловкое молчание. Он пристально посмотрел на меня. У него был волчий взгляд — пронизывающий и холодный.