Карлос Сафон - Марина

Народ был сыт по горло разведчиками и доносчиками. Эта работа — единственное, что мне оставалось. Она заключалась в том, что я должен был среди ночи проверять приюты с инвалидами войны и пенсионерами на предмет обнаружения экземпляров «Капитала» и социалистических листовок в мусорных пакетах…

— В конце 1949 года я думал, что со мной покончено. Все было не просто очень плохо, а еще хуже. По крайней мере, так мне казалось. Тринадцатого декабря, на рассвете, почти через год после пожара, в котором погибли Кольвеник с женой, у дверей старого цеха «Вело Гранелл» в Борне были обнаружены разорванные в клочья тела двух инспекторов, которые вместе со мной расследовали это дело. Было известно, что они отправились в цех по анонимной наводке по делу «Вело Гранелл». Это была ловушка. Такой смерти я бы не пожелал и худшему врагу. Даже попади они под колеса поезда, их тела не были бы так обезображены… Они были хорошими полицейскими. Вооруженными и опытными. В отчете говорилось, что прохожие слышали выстрелы. Возле тел было найдено четырнадцать девятимиллиметровых гильз.

Все указывало на то, что гильзы были их. Однако ни в стенах, ни где-либо еще в пределах помещения ни одной пули не было.

— Как такое возможно? — спросила Марина.

— А никак. Это совершенно невозможно. Но случилось… Я лично видел гильзы и осматривал место преступления.

Мы с Мариной посмотрели друг на друга.

— А может, они стреляли по машине или по карете, или по другому движущемуся объекту, в котором застряли пули? — предположила Марина.

— Твоя подруга стала бы отличным полицейским. Мы в свое время проверили эту гипотезу, но она не подтвердилась. Пули такого калибра должны рикошетить от металлических поверхностей, нанося различные повреждения, что всегда можно установить по найденным кусочкам металла. Здесь же не было ничего.

— Через несколько дней, на похоронах моих друзей, я увидел Сентиса, — продолжил Флориан. — У него был беспокойный вид человека, не спавшего несколько суток. Грязная одежда висела как на вешалке, а изо рта воняло перегаром. Он признался мне, что из страха не возвращался домой, а спал все это время в ночлежках… «Моя жизнь не стоит и гроша, Флориан», сказал он мне. — «Я мертвец». Я предложил ему защиту полиции, но он лишь улыбнулся в ответ. Я даже предложил ему пожить у меня. Он отказался. «Я не хочу, чтобы ваша смерть была на моей совести», — сказал он и затерялся в толпе.

В последующие месяцы все, кто расследовал дело «Вело Гранелл» умерли, якобы по естественным причинам. Врачи в каждом случае констатировали сердечный приступ. Обстоятельства были похожи: жертва погибала одна, зачастую ночью, в постели, иногда на полу. Как будто пыталась бежать от безликой смерти. Исключением был Бенжамин Сентис. Я не разговаривал с ним тридцать лет, до недавнего времени.

— Накануне его гибели? — уточнил я.

Флориан кивнул.

— Он позвонил в участок и спросил меня. По его словам, он располагал информацией об убийствах в цехе и деле «Вело Гранелл». Я ему позвонил и переговорил с ним, уверенный, что он в бреду, но из сострадания согласился встретиться в баре на улице Принсеса на следующий день. Он не пришел на встречу. Через два дня мне позвонил старый друг из полиции и сказал, что они обнаружили в туннеле канализации труп. Протезы рук, изготовленные Кольвеником, исчезли. Все это упоминалось в прессе.

Однако в газетах не говорилось, что на стене туннеля полиция обнаружила надпись, сделанную кровью. «Teufel».

— «Teufel»?

— Это на немецком, — сказала Марина. — Означает «дьявол».

— А еще так назывался символ Кольвеника, — добавил Флориан.

— Черная бабочка?

Он кивнул.

— Почему она так называется? — спросила Марина.

— Я не этимолог. Знаю только, что Кольвеник их коллекционировал, — ответил полицейский.

Был уже почти полдень, и Флориан пригласил нас на обед в забегаловку возле вокзала. Все мы хотели поскорей уйти из этого дома. Оказалось, что хозяин забегаловки — друг Флориана. Он посадил нас за столик у окна.

— Что, племянники решили навестить, шеф? — спросил он с улыбкой.

Флориан кивнул, не вдаваясь в объяснения. Официант принес нам по яичнице и хлебу с помидорами, и пачку сигарет для Флориана. После вкуснейшего обеда Флориан продолжил рассказ.

— Когда я приступил к делу «Вело Гранелл», выяснилось, что точных фактов о прошлом Кольвеника известно не было… В Праге не было никогда человека его национальности с таким именем. Вероятно, имя Михаил было его псевдонимом.

— Тогда кем же он был? — спросил я.

— Я задаюсь этим вопросом вот уже тридцать лет. На самом деле, когда я связался с пражской полицией, они сказали, что в архивах Вольвтерхауса был некий Михаил Кольвеник.

— Что это такое? — спросил я.

— Муниципальная психиатрическая лечебница. Но не думаю, что это был наш Кольвеник. Скорее всего, он просто взял себе имя пациента этого заведения. Кольвеник не был психом.

— А зачем ему было брать имя пациента лечебницы? — спросила Марина.

— В то время это было делом привычным, — объяснил Флориан. — В послевоенное время взять другое имя означало начать жизнь заново. Оставить кошмарное прошлое позади. Вы еще очень молоды, и в годы войны вам жить не довелось. Вы и не знаете тех, кто после нее начал жизнь заново…

— Думаете, Кольвенику было, что скрывать? — спросил я. — Может, пражская полиция о нем что-то знала…

— Думаю, это простое совпадение. Бюрократия. Поверьте, уж я-то знаю, о чем говорю, — сказал Флориан. — Даже если Кольвеник из архивов больницы был тем самым Кольвеником, это мало что нам дает. Его имя упоминается в полицейских отчетах в связи со смертью некоего хирурга под той же фамилией — Антонина Кольвеника. Дело было закрыто: естественная смерть.

— Тогда причем тут психлечебница? — спросила Марина.

— Флориан несколько секунд молчал, будто бы не решаясь ответить. — Есть подозрение, что он проводил эксперименты с телом умершего…

— Какие?

— Пражская полиция не уточнила, — сухо ответил Флориан и зажег сигарету.

Мы надолго замолчали.

— А что там говорил нам доктор Шелли? Про близнеца Кольвеника, врожденные заболевания и…

— Так ему сказал Кольвеник. Для этого человека обманывать было так же легко и естественно как дышать. А у Шелли были причины верить ему, не задавая лишних вопросов, — сказал Флориан. — Кольвеник финансировал его медицинский институт и исследования до последнего песо. Шелли практически работал на «Вело Гранелл». Прихвостень…

— Так значит, у Кольвеника не было брата? — я совсем запутался. — Но ведь это объясняло его одержимость врожденными аномалиями…

— Думаю, все-таки был, — перебил инспектор. — Мне так кажется.