Дина Оттом - Двери в полночь

Инквизитор остановился, глядя Шеферелю в глаза.

— Я перестрою этот город. Я перестрою Нижний Город, и в нем наконец-то можно будет жить.

— Этого нельзя делать, — устало проговорил Шеф, и я даже вздрогнула, — ты уничтожишь Верхний Город.

— А и черт бы с ним! — Доминик пожал плечами. — Зачем мне жить среди людей, от которых постоянно надо прятаться и под которых надо подстраиваться, если я смогу жить тут, Внизу. Знаешь, я долго думал, почему же в Москве нет Нижнего Города. Это было просто невероятно! Столько эмоций, столько событий — и ничего! Только клубящийся туман. И вот однажды я спустился Вниз, и мне показалось, что там что-то есть. Что-то как будто мелькнуло в этой сизой дымке, она там повсюду. Но я побоялся идти вперед — да, побоялся, и мне не стыдно в этом признаться. Через неделю я снова спустился туда и уже ясно увидел металлический блеск. Угадай что! — Он подошел ближе к Шеферелю, и даже издали я видела, каким сумасшествием светятся его глаза. — Там оказался мост! Возник сам по себе. Да, не сразу — но просто потому, что я его хотел! Потому, что он был мне нужен!

— Ты сошел с ума… — прошептал Шеф, с искренним отчаянием следя за Домиником. — Ты совершенно рехнулся. Пойми, здесь этого не получится! Ты угробишь и город, и людей, и себя! Здесь уже все есть, оно не изменится. А начнешь рушить — рухнет все!

— А-ай! — Доминик досадливо поморщился. — Что ты знаешь! Если получилось там — получится и здесь! Только в Москве нет ничего, кроме этого чудо-моста. А здесь уже есть город. Который надо просто изменить!

Шеферель прикрыл глаза, опустил голову. Я увидела, как на лбу у него выступили бисеринки пота, он едва держался на ногах. Плюнув на все запреты, я встала рядом. Смотря на этого измотанного, израненного человека, я с трудом могла поверить, что еще сегодня вечером он шутил и балагурил. Видеть это было тяжело, избитый и поверженный Шеф казался абсурдным, и я каждую секунду ждала, что сейчас вселенная поймет, что допустила ошибку, и все исправит… Но этого не происходило.

— Как это трогательно, — Доминик улыбнулся, как будто его и правда могло что-то тронуть, — какая преданность.

Шеф открыл глаза и посмотрел на инквизитора:

— Ты обещал отпустить. Отпускай. Скоро сумерки, они смогут выйти.

— Конечно, — Доминик кивнул, — только они выйдут не в сумерки, а после сумерек. Заодно и ты убедишься, что я был прав.

— Что?! — Кажется, мы вздрогнули оба, пораженно глядя на инквизитора.

— Ну конечно, — он ходил вокруг нас, заложив руки за спину. — Шеферель, я говорю тебе, что туманом можно управлять, он по-ко-ря-ет-ся. И эта привязка ко времени дня — не более чем условность. И сегодня вы в этом убедитесь.

Шеф покачнулся, так что ему пришлось опереться на меня. Рубашка под его рукой становилась все темнее, а когда он чуть двинулся, стало заметно, что ладонь, которой он зажимал рану, испачкана в крови.

Доминик отошел к своим нелюдям проверить пленников. Кажется, он нимало нас не опасался и в общем-то был прав. Мы проиграли. Сейчас, стоя практически в центре площади, я пыталась опознать тех, кто лежал здесь, но по-настоящему искала только один силуэт — и не видела его.

— Чирик… — прошептал Шеф. — Я…

— Погоди, — я осторожно тронула его за локоть здоровой руки, — осталось, наверное, меньше часа до тех пор, пока сумерки не пройдут и мы не забудем, кто мы есть. Это очень, очень мало, знаешь. И, — я сглотнула, боясь смотреть ему в глаза, — и я просто хотела, чтобы это время… Пусть и немного… Пусть нас победили, пусть мы исчезнем, — я наконец набралась смелости и посмотрела ему в лицо, — но до того, как мы забудем друг друга и растворимся, давай просто…

Я так и не смогла закончить. Шеф улыбнулся и, отпустив на минуту рубашку, осторожно погладил меня по голове:

— Чирик-Чирик, — он коснулся пальцами моей щеки, оставляя на ней кровавый след. — Я всегда буду помнить тебя.

— Всегда?..

Я не успела закончить вопрос, потому что слова застряли у меня в горле. Шеф сделал шаг в сторону. Его стремительно окружало золотое сияние.

Он начал меняться. Исчез с плеч плащ, будто растворившись, дрогнула и восстановилась рука. И хотя рубашка осталась по-прежнему мокрой и красной, он легко отнял руку от бока и распрямился, явно больше не чувствуя боли. Исчезли кровоподтеки, затянулись раны на шее, даже кровь сошла с губ. Шеф, снова такой же, как и всегда, как и каждый день моей новой жизни, стоял в золотой взвеси и улыбался, глядя на меня с теплом и грустью.

Доминик, развернувшийся было к нам спиной и переставший считать нас опасными, проследил за взглядом кого-то из своих нелюдей — и замер. Его глаза расширились, рот приоткрылся в невысказанном вопросе, а руки замерли в полудвижении.

— Что это?! — выдохнул один из его оборотней, окружавших остатки нашей армии, и Доминик прошептал:

— Не знаю…

Зато знала я. Не верила до последнего мгновения, не хотела верить, но что-то подсказывало, что я права. Краем уха я слышала удивленные возгласы, которые становились все громче и громче, я видела какое-то шевеление, нарастающую панику — но все это не имело значения. Я смотрела на окруженного золотом Шефа и знала, что вижу его в последний раз.

— Не надо, пожалуйста! — шептала я одними губами, глядя, как свечение вокруг него становится все плотнее и плотнее. — Я прошу тебя, не надо! Ничто не стоит твоего ухода!

Шеф улыбнулся, протягивая ко мне руку:

— Стоит. Он убьет нас всех, оставив здесь после сумерек, и разрушит город. А так я смогу спасти хоть что-то… Хоть кого-то… Пожалуйста, не плачь. Я прошу тебя, не надо. Я не хочу, чтобы последнее, что я помню, были твои слезы.

Я подняла на Шефереля заплаканное лицо:

— Я же… — Воздух не шел из легких, не складывался в слова в сжатом стальной хваткой горле. — Я же не смогу без тебя!

— Сможешь, — Шеф грустно улыбнулся, вглядываясь в мое лицо, — как только меня не станет, ты освободишься.

— Значит, я не хочу освобождаться! — Я уже кричала, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. — Пусть лучше все рухнет, только останься со мной, прошу тебя! Хотя бы на этот час, просто побудь со мной!!

— Прости, — по телу Шефереля прошла судорога, и он на мгновение болезненно выгнулся, — у нас нет этого времени. Отойди! — Он оглянулся, часто и тяжело дыша. — Отойди!

И я отшатнулась. Потому что увидела, как он стал менять форму.

Это сложно передать словами. Это вообще с трудом поддается каким-то словам. Я стояла там, глотая слезы, которые никак не хотели останавливаться, и безумно хотела отвернуться, но не могла.

Тело Шефереля скривилось, выламываясь дугой, он беззвучно охнул, хватая ртом воздух, и рухнул на землю. По всему телу его прошла волна, потом вторая и третья. Я видела, что ему больно, что он мучается от превращения, — и ничего не могла сделать.