Бенджамин Перси - Красная луна

Мириам открывает и закрывает холодильник, ее рука замирает на дверце. Видимо, какие-то воспоминания.

Патрик идет на звук капающей воды и между шкафами с продуктами обнаруживает струящийся по стене ручеек. Мокрая скала блестит в свете фонаря, вспыхивает серебром висящий на крючке ковшик. Вода стекает в большую каменную чашу, Патрик поместился бы в ней целиком.

И тут он видит ее — дрожащее отражение на влажной стене. Девушка выбегает из ближайшего тоннеля и бросается прямо к нему. Гэмбл разворачивается, вскидывает фонарь и пистолет и едва не выстреливает, но потом понимает: это Клэр.

Она бежит к нему, бежит на свет, будто на огонек в конце тоннеля. Луч утыкается ей прямо в грудь, туда, где бьется сердце. От радости Патрик не сразу замечает, что лицо Клэр в крови и посерело от ужаса. Девушка налетает на него и бьется в его руках. Гэмбл держит ее и зовет по имени, и тогда она узнает его и командует:

— Бежим! — И тянет его куда-то, буквально толкает вперед.

Он не успевает ни о чем спросить — кто-то сбивает его с ног. Израненные ребра вспыхивают огнем. Патрик едва не теряет сознание. Фонарик отлетает в сторону, и кухня мигом наполняется пляшущими призрачными тенями. Пахнет кровью: быть может, это кровь самого Патрика? В полумраке нападающего толком не разглядеть, только мерцает белая шерсть. Чужак тяжело дышит, в горле у него что-то явственно булькает.

Патрик отползает, лежа на спине. Враг мутным пятном бросается к нему. Раздается выстрел. Эхо многократно отражается от каменных стен и превращает его в целую канонаду. Ошарашенный Гэмбл не сразу понимает, кто в кого стрелял и кто в кого попал. Но вот луч фонаря выхватывает скорчившуюся на полу фигуру. Это мужчина-ликан, узколицый и щуплый, словно ребенок. Одной рукой он хватает когтями воздух, а другую прижимает к животу.

Мириам вытянула вперед обе руки: в одной у нее фонарь, а в другой — пистолет. Женщина стреляет. Еще раз и еще. Подходит ближе. С каждым выстрелом кухню на мгновение озаряет подобие дневного света. Наконец луч фонаря утыкается прямо в ликана. Выстрел. Глаза у скорчившегося на полу мужчины закатываются, его тело сотрясает судорога, он бьется в корчах, словно одержимый демоном.

До церемонии остались считаные минуты. Она должна начаться с наступлением темноты, а солнце уже почти село: последний луч освещает горизонт. На одной из центральных площадей Портленда мерцают желтым окна Фокс-тауэр, офисных зданий и торгового центра. Площадь Пайонир-Кортхаус-сквер, которую орегонцы ласково прозвали «городская гостиная», похожа сейчас на кирпичный кратер в самом сердце Портленда. Фонтаны не работают, горшки из-под растений стоят пустые, а колонны и деревья перевиты паутиной сверкающих гирлянд. Звон колокольчика от проезжающего по монорельсовой дороге вагона сливается со звоном колокольчика в руках добровольца из Армии спасения, который собирает пожертвования на углу.

Тысячи людей переминаются с ноги на ногу в этот холодный ноябрьский вечер. Изо рта у всех вырываются облачка пара. Флисовые куртки, шерстяные шапки, красно-зеленые свитера с рождественской символикой. У отцов на плечах раскачиваются маленькие девчушки в красных колпачках. Мальчишки пьют горячий какао из бумажных стаканчиков и уже в сотый раз спрашивают у родителей: «Ну когда же зажгут елку? Долго еще?» — «Скоро, уже совсем скоро», — отвечают им взрослые. Все взоры прикованы к высоченной темно-зеленой ели в центре площади.

Среди горожан бродит толстый человек с белой бородой и в костюме Санта-Клауса — зычно смеется, гладит детей по головам, раздает маленькие красно-белые леденцы в прозрачных фантиках и присаживается на корточки, когда самые застенчивые малыши прячутся за маму.

На небе ни облачка, но вот, кажется, начинает идти снег. Нет, на самом деле это ветер сбрасывает мерцающие снежинки с деревьев и крыш. Сгущаются сумерки.

Перед камерами на трехногих штативах переминаются журналисты в красных шарфах и синих куртках. Они сообщают телезрителям, что вот-вот появится губернатор и начнется ежегодная церемония: зажжется праздничная гирлянда на рождественской елке. Вот сейчас. Погодите! Они поправляют наушники, прислушиваются к словам невидимого комментатора, оглядываются через плечо. Да, вот он как раз идет.

На губернаторе ковбойская шляпа, спортивная куртка и джинсы. Зубы оскалены в улыбке, щеки раскраснелись от мороза. Следом за ним по ступеням спускаются семеро охранников. Чейз пожимает людям руки, кого-то хлопает по плечу. Раздаются аплодисменты, хотя есть в толпе и такие, кто недовольно бормочет и шикает.

И вот уже губернатор стоит в самом центре амфитеатра у микрофона. Деревянная отполированная трибуна похожа на поставленный стоймя гроб.

— Друзья мои, — голос Чейза множится, пропущенный через расставленные по всей площади колонки, — наступает самое замечательное время в году.

Уильямс окидывает взглядом ель, чернеющую на фоне лилового неба, и в уголках его глаз как будто появляются смешливые морщинки. Он говорит о Рождестве, мире, доброте, подарках.

И ни словом не упоминает о ликанах или об участии в президентских выборах — никаких громких заявлений, какими он любит разбрасываться в последнее время. Нет, Чейз говорит о леденцах, засахаренных сливах, волшебстве и сердечности. О том, что Рождество родом с ранчо. Цитирует Чарльза Диккенса. Сердца зрителей радуются, все смотрят на губернатора с улыбкой, каждое лицо осветила изнутри магическая свечка, и площадь будто бы тоже осветилась. Уильямс щелкает рубильником, и ель взрывается сотней цветных огней. Толпа шумно вздыхает и принимается хлопать в ладоши. Теперь площадь освещается в самом прямом смысле слова; тысячи широко распахнутых радостных глаз искрятся, как звезды.

Под елью выстраиваются в ряд подростки в черно-красных нарядах, орегонский церковный хор. Они запевают праздничную песню ясными прозрачными голосами, такими же чистыми, как рождественские огни. Дети с улыбками раскачиваются в такт музыке, мужья и жены обнимаются и целуют друг друга в щеку.

А в это время вокруг площади медленно кружит белый фургон без окон. На его боку нарисованы воздушные шарики и чернеет надпись «Смерть и К°: обслуживаем вечеринки и праздники». В затемненных стеклах отражается рождественская елка. Автомобиль в пятый раз огибает площадь, потом вдруг прибавляет газу и, взревев двигателем, сворачивает с улицы прямо в толпу. Колеса глухо стучат по мощеной мостовой.

Первые жертвы не успевают даже вскрикнуть: их сбивает с ног, расплющивает под колесами. А через мгновение толпа разражается громкими воплями, словно людей одновременно дернули за невидимую ниточку. Все единой волной шарахаются в одну сторону, потом в другую.