Энн Райс - Вампир Лестат

Он покачал головой и вдруг с не характерной для него болью в голосе произнес:

– Мариус, если ты откажешься выпить божественную кровь, если не станешь отцом нового племени богов, что же тогда будет со всеми нами?

– Друг мой, меня это совершенно не заботит… – начал было я.

– О, какое ужасное несчастье! – прошептал он.

За этим последовал длинный рассказ о возвышении Рима, о страшных завоеваниях Цезаря, об уничтожении и вырождении племен и народов, которые испокон веков жили среди этих гор и лесов, жалобы на то, что вместо величественных и славных твердынь могущественных племенных вождей выросли презренные города сначала греков, этрусков, а потом и римлян.

– Друг мой, цивилизации рождаются и умирают, старые боги уступают место новым.

– Ты не понимаешь, Мариус, – покачал головой он. – Наш бог не был повержен вашими идолами и теми, кто рассказывает все эти фривольные и похотливые истории. Наш бог был необыкновенно красив, словно сама луна создала его и озарила своим светом, он говорил с нами голосом чистым, как сам свет, и вел нас по жизни в единстве с окружающим миром. Но он был сокрушен великим несчастьем, и во всех северных землях другие боги погибли. Такова была месть ему со стороны бога солнца, но каким образом солнце могло проникнуть в отведенное для тьмы и сна время, ни ему, ни нам не известно. В тебе наше спасение, Мариус. Ты тот смертный, Который Знает, Который Способен учиться и Уже Научился Многому, Ты Тот, Кто Может Отправиться в Нижний Египет.

Я много думал обо всем этом. Я думал о древнем культе поклонения богу плодородия Осирису и Исиде, которую считали Матерью-землей, о том, что Тифона, убийцу Осириса, называли солнечным светом.

И вот теперь этот благочестивый посредник между богом и людьми говорил мне о том, что солнце нашло в ночи бога и тем самым вызвало страшные несчастья.

В конце концов мой разум отказался работать.

Слишком много дней провел я в одиночестве, предаваясь пьянству.

Лежа в темноте, я пел про себя гимны Великой Матери. Хотя она не была для меня богиней. Она не была ни Дианой Эфесской с наполненными молоком персями, ни ужасной Кибелой, ни даже нежной Деметрой, оплакивавшей перешедшую в царство мертвых Пересфону. Она была той плодородной и щедрой землей, запах которой доносился до меня сквозь зарешеченные окна дома, ветром, приносившим сырость и сладкие ароматы мрачного зеленого леса. Она была для меня луговыми цветами и пахучими травами, водой из горного источника, шум которой я иногда слышал. Она была для меня всем тем, что еще осталось в этой полупустой комнате, после того как у меня отобрали почти все. Как и все люди, я знал, что смена времен года, приход зимы или весны, рост на земле всех растений содержат в себе скрытую истину и ни в коей мере не зависят от мифов и легенд, на каких бы языках они ни звучали.

Сквозь решетки на окнах я взглянул на сияющие высоко над головой звезды и вдруг подумал, что мне суждено умереть совершенно глупо и бессмысленно – среди чужих людей, обычаи которых для меня совершенно неприемлемы. И все же торжественность и возвышенность происходящего оказывала на меня огромное воздействие, заставляя покориться своей участи. Я готов был сдаться и уже воображал себя в центре неведомых мне грядущих событий, обладавших тем не менее некой величественной красотой.

Однажды утром, проведя рукой по волосам, я обнаружил, что они густыми вьющимися волнами спускаются мне на плечи.

В последующие несколько дней в крепости царила необычная суета, слышались какие-то звуки, чувствовалось оживленное движение, внутри крепости раздавались шаги тысяч и тысяч ног. Люди все прибывали и прибывали.

Наконец ко мне пришли Миль и еще восемь друидов. Их чистейшие белоснежные одежды пахли родниковой водой, в которой были выстираны, и солнцем, которое высушило их. Волосы у всех были аккуратно расчесаны и блестели.

Они осторожно и тщательно побрили мне лицо, подстригли на руках ногти. Потом расчесали волосы и надели на меня такие же белоснежные одежды. Закрывая со всех сторон белыми покрывалами, они вывели меня из дома и проводили к белой крытой повозке.

Увидев, что множество одетых в длинные рубахи мужчин сдерживают огромную толпу, не позволяя никому приближаться ко мне, я впервые понял, что лишь нескольким избранным друидам позволено видеть меня.

Как только Миль и я оказались внутри повозки, полог ее опустили, скрыв нас от посторонних глаз. Мы уселись на грубо сколоченные скамейки, и повозка тронулась в путь. В полном молчании мы ехали несколько часов.

Сквозь матерчатое покрытие повозки проникали лучи солнца, а когда я приник к нему лицом, то увидел лес, через который мы проезжали. Он показался мне еще темнее и гуще, чем в первый раз. За нами следовал бесконечный караван других повозок. Некоторые из них представляли собой огромные клетки, внутри которых находились люди. Вцепившись руками в прутья, они умоляли отпустить их, и голоса их сливались в единый, исполненный ужаса вопль.

– Кто эти люди? Почему они так кричат? – не в силах больше вынести подобное напряжение, спросил я.

Миль вздрогнул и словно пробудился от сна.

– Они преступники – воры и убийцы. Все они справедливо осуждены и будут принесены в священную жертву.

– Ужасно, – пробормотал я.

Хотя имел ли я право говорить так? Разве сами мы не приговаривали преступников к смерти на кресте, к сожжению у позорного столба, к разного рода пыткам и страданиям? Неужели то, что мы не называли это священной жертвой, делало нас более цивилизованными? Возможно, кельты поступали гораздо более мудро, не позволяя им умирать зря.

Чепуха какая-то. Голова у меня кружилась. Повозка продолжала катиться вперед. Я слышал голоса тех, кто сопровождал нас, – некоторые шли пешком, другие ехали верхом на лошадях. Все эти люди направлялись на праздник Самайн. Мне предстояло вскоре умереть. Я очень боялся, что меня сожгут. Миль выглядел испуганным и был очень бледен. Вопли и вой осужденных на смерть сводили меня с ума.

О чем я буду думать, когда они разожгут костер? Какие мысли придут мне в голову в тот момент, когда я почувствую, что горю? Я больше не в силах был выносить все это.

– Что ждет меня? – неожиданно даже для самого себя спросил я, испытывая отчаянное желание придушить Миля.

Он поднял на меня взгляд и чуть сдвинул брови.

– А вдруг бог уже мертв?.. – прошептал он.

– Тогда мы вместе с тобой отправимся в Рим и будем пить там прекрасное италийское вино, – шепнул я в ответ.

Когда повозка наконец остановилась, давно уже перевалило за полдень. Гул голосов вокруг становился все громче и громче.

Я встал, чтобы выглянуть из повозки, и Миль не остановил меня. Я увидел, что мы находимся на огромной лесной поляне, окруженной со всех сторон гигантскими дубами. Все повозки, в том числе и наша, были расставлены под деревьями, а посреди поляны сотни людей возводили какое-то сооружение из бесчисленного количества вязанок хвороста, тысяч метров веревок и сотен свежесрубленных толстых стволов деревьев.