Энн Райс - Вампир Арман

Мариус стал человеком, настоящим человеком. Ни следа не осталось от недоступного, не меняющегося бога. В его глазах и лице мерцала кровь. Он разрумянился, как будто долго бежал, и губы его были в крови, он облизнул их, и язык оказался рубиново-красным. Он улыбнулся Мартино, последнему, единственному, оставшемуся в живых.

Мартино оторвал глаза от Мариуса и поглядел на меня. Он мгновенно смягчился и потерял бдительность. Он почтительно заговорил:

– В разгар осады, когда турки ворвались в церковь, некоторые священники оставили алтарь Святой Софии, – сказал он. – Они унесли с собой чашу и святое причастие, тело и кровь нашего Господа. Они и по сей день спрятаны в потайных комнатах храма Святой Софии, и в тот самый миг, когда мы возьмем город, в тот самый миг, когда мы вернем себе великий храм Святой Софии, когда мы прогоним турков из нашей столицы, вернутся те священники, те самые священники. Они выйдут из своего укрытия, поднимутся по ступеням алтаря и возобновят мессу с того самого момента, на каком их заставили остановиться.

– А, – вздохнул я в восхищении от услышанного. – Господин, – тихо сказал я, – ведь это достаточно хорошая тайна, чтобы оставить ему жизнь, нет?

– Нет, – сказал Мариус. – Эту историю я знаю, а он сделал нашу Бьянку шлюхой.

Рыжий сделал усилие, чтобы следить за нашими словами, проникнуть в глубину нашего диалога.

– Шлюхой? Бьянку? Десять раз убийцей, сударь, но не шлюхой. Шлюха – все совсем не так просто. – Он разглядывал Мариуса с таким видом, словно находил этого разгоряченного от страсти мужчину прекрасным. Так оно и было.

– Да, но ты научил ее совершать убийства, – почти нежно произнес Мариус, массируя пальцами его плечо, а левую руку закинул ему за спину, чтобы иметь возможность соединить на плече обе руки. Он наклонил голову и лбом коснулся виска Мартино.

– Хммм. – Мартино весь встряхнулся. – Я перепил. Я никогда не учил ее ничему подобному.

– Да нет, учил, ты ее учил, но убивать за такие ничтожные суммы.

– Господин, а нам-то что за дело?

– Мой сын забывается, – сказал Мариус, глядя на Мартино. – Он забывает, что я обязан убить тебя от имени нашей прекрасной дамы, которую ты хитростью заманил в свои темные, грязные заговоры.

– Она оказала мне услугу, – сказал Мартино. – Дайте мне мальчика!

– Прошу прощенья?

– Вы намерены убить меня, так убивайте. Но дайте мне мальчика. Один поцелуй, сударь, я о большем не прошу. Один поцелуй, мне будет достаточно. Для всего остального я слишком пьян!

– Пожалуйста, господин, я этого не выдержу! – воскликнул я.

– Как же ты намереваешься вынести вечность, дитя мое? Разве ты не знаешь, что я собираюсь тебе дать? Разве есть у Бога такая сила, что может меня сломить? – Он окинул меня яростным, злым взглядом, но мне казалось, что в нем больше притворства, чем подлинных эмоций.

– Я выучил свой урок, – сказал я. – Я просто не могу смотреть, как он умрет.

– О да, значит, выучил. Мартино, целуй моего сына, если он позволит, и смотри, будь с ним ласков.

Теперь уже я перегнулся через стол и поцеловал рыжего в щеку. Он повернулся и перехватил мои губы своим ртом, голодным, кислым от вина, но соблазнительно, электрически горячим.

Из моих глаз брызнули слезы. Я открыл рот и впустил его язык. Закрыв глаза, я чувствовал, как он завибрировал, как его губы затвердели, как будто превратились в зажавший меня жесткий металл.

Мой господин набросился на него, набросился на его горло, и поцелуй застыл, а я в слезах, вслепую нащупал рукой то самое место на шее, куда проникли зловещие зубы моего господина. Я нащупал шелковые губы моего господина, твердые зубы под ними, хрупкую шею.

Я открыл глаза и отстранился. Мой обреченный Мартино вздыхал и стонал, закрыл губы и с затуманенными глазами откинулся назад в руках моего господина.

Он медленно повернул к господину голову. Он заговорил неслышным, хриплым, пьяным голосом:

– Из-за Бьянки…

– Из-за Бьянки, – сказал я. Я всхлипнул и заглушил всхлипы ладонью. Мой господин выпрямился. Правой рукой он разгладил влажные, спутанные волосы Мартино.

– Из-за Бьянки, – сказал он ему на ухо.

– Не надо было… не надо было оставлять ей жизнь, – со вздохом сказал Мартино свои последние слова. Его голова упала вперед, на правую руку моего господина.

Господин поцеловал его в затылок и отпустил, Мартино соскользнул на стол.

– Очарователен до последней секунды, – сказал он. – Глубокая душа настоящего поэта.

Я встал, оттолкнув назад скамью, и выбрался на середину зала. Я плакал, плакал, и больше не мог заглушать слезы руками. Я полез в куртку за носовым платком, и в тот самый момент, когда я начал вытирать слезы, я споткнулся о лежавшее у меня за спиной тело горбуна и чуть не упал. Я испустил жуткий, слабый, постыдный крик.

Я отодвигался от него и от трупов его товарищей, пока не нащупал за спиной тяжелый шершавый гобелен и не услышал запах пыли и ниток.

– Так вот чего ты он меня хотел, – всхлипывал я, – чтобы я это возненавидел, чтобы я плакал из-за них, дрался из-за них, умолял за них.

Он все еще сидел за столом, Христос на тайной вечере, с аккуратно уложенными на пробор волосами, положив одну покрасневшую руку на другую, глядя на меня горячими плывущими глазами.

– Чтобы ты плакал хотя бы из-за одного из них, из-за одного! – сказал он. В его голосе зазвучал гнев. – Разве я прошу слишком многого? Чтобы ты пожалел хотя бы об одной из стольких смертей? – Он поднялся из-за стола. Его трясло от бешенства.

Я закрыл лицо платком и всхлипывал в него.

– Для безымянного нищего, кому постель заменяет лодка, у нас слез не найдется, не так ли, и пусть наша хорошенькая Бьянка не страдает, раз мы поиграли в молодого Адониса в ее постели! И из-за этих мы плакать не будем, разве только из-за одного, несомненно, самого порочного злодея, и то потому что он нам польстил, не правда ли?

– Я узнал его, – прошептал я. – Я хочу сказать, за это короткое время я успел его узнать и….

– А ты предпочел бы, чтобы они бежали от тебя, безымянные, как лисы в кустах! – Он указал на гобелены, запечатлевшие королевскую охоту. – Смотри же глазами мужчины на все, что я тебе показываю.

В комнате внезапно потемнело, все свечи задрожали. Я охнул, но это был всего лишь он – он возник прямо передо мной и смотрел на меня сверху вниз – беспокойное, разгоряченное существо, чей жар я чувствовал так остро, как будто каждая его пора дышала теплым дыханием.

– Господин, – крикнул я, глотая слезы, – ты доволен тем, чему ты меня научил, или нет? Ты доволен тем, чему я научился, или нет? Не смей играть со мной! Я тебе не марионетка, и никогда ей не буду? Чего же ты он меня хочешь? Почему ты злишься? – Меня затрясло, и слезы хлынули настоящим потоком. – Ради тебя я буду сильным, но я… я узнал его.