Энн Райс - Вампир Арман

– Господин, никогда не позволяй мне сердить тебя. Никогда не разрешай мне…

– Нет, Амадео, спорь со мной, задавай вопросы, будь моим дерзким и неблагодарным учеником. – Он выглядел немного грустным. Он ласково подтолкнул меня. Он указал на гроб. Замерцал пурпурный атласный дамаст.

– И я ложусь в гроб, – прошептал я, – так рано.

После этих слов на его лицо набежала тень боли. Я пожалел о них. Мне хотелось сказать что-нибудь, чтобы все исправить, но он жестом велел мне ложиться.

Как же там было холодно, проклятые подушки, как жестко. Я задвинул крышку на место и неподвижно лег, прислушиваясь, прислушиваясь к звуку задутого факела, к трению камня о камень, когда он открыл свою собственную могилу. Я услышал его голос:

– Спокойной ночи, моя юная любовь, моя маленькая любовь, мой сын, – сказал он. Я безвольно лежал. Как восхитительно было просто расслабиться. Все казалось мне таким новым.

Далеко-далеко, в стране, где я родился, в Печорской лавре пели монахи.

Я сонно размышлял обо всем, что вспомнил. Я вернулся домой, в Киев. Из свих воспоминаний я создал живописную картину, чтобы оно учило меня всему, что я в состоянии узнать. И в последние моменты ночного сознания я попрощался с ними навсегда, попрощался с их верованиями и с их ограничениями.

Я вызвал в воображении «Шествие волхвов», во всем своем великолепии сияющее на стене господина, процессию, которую смогу вволю изучить, как только сядет солнце. Мне, в глубине моей дикой и страстной души, моего новорожденного вампирского сердца, показалось, что волхвы пришли не только по поводу рождения Христа, но и по поводу моего перерождения.

Если я и думал, что мое превращение в вампира будет означать конец моего образования или моего ученичества у Мариуса, то я очень заблуждался. Меня не выпустили в тот же миг на свободу купаться в радостях моей новой силы.

На следующую же ночь после моего превращения, мое воспитание началось всерьез. Теперь меня нужно было готовить уже не к временной жизни, а к вечности.

Мой господин дал мне знать, что его сделали вампиром почти пятнадцать веков назад, и что члены нашего рода распространились по всему миру. Скрытные, подозрительные, часто ужасно одинокие, ночные скитальцы, как называл их господин, зачастую бывали плохо подготовлены к бессмертию, и все их существование представляло собой не больше, чем цепочку жутких катастроф, пока их не одолевало отчаяние, и они не приносили себя в жертву, устроив страшный пожар или выйдя на солнечный свет.

Что касается совсем старых, кто, как мой господин, смог выстоять после ухода империй и эпох, они по большей части были мизантропами, выискивая себе города, где можно было править смертными, отгоняя молодых вампиров, пытающихся разделить с ними территорию, даже если это означало уничтожение себе подобных.

Венеция была неоспоримой территорией моего Господина, его охотничьими угодьями, его личной ареной, где он мог руководить играми, которые в этот отрезок своей жизни счел для себя важными.

– Все на свете пройдет, – говорил он, – кроме тебя самого. Ты обязан прислушаться к моим словами, потому что мои уроки – прежде всего уроки выживания; отделка придет позже.

Первым уроком было то, что мы убиваем только «злодея». Когда-то, в туманные древние века, такой была торжественная клятва тех, кто пьет кровь, в времена античности и язычества нам даже окружала некая смутная религия, когда вампиров боготворили как вершителей правосудия над теми, кто совершил преступление.

– Никогда больше мы не позволим окружить себя и загадку нашей силы подобным суеверием. Мы не безупречны. Мы не получали задания от Бога. Мы бродим по свету, как гигантские кошки в огромных джунглях, и имеем не больше прав на тех, кого убиваем, чем любое существо, стремящееся к выживанию.

– Но существует неизменный принцип – убийство невинных сводит с ума. Поверь мне, что для твоего же душевного спокойствия ты должен пить кровь исключительно злодеев, должен научиться любить их во всей их мерзости и упадке, должен питаться видениями злодеев, которые неизбежно наполнят твое сердце и душу во время убийства.

Убивай невинных – и рано или поздно ты начнешь испытывать чувство вины, а с ним придет бессилие, а вслед за бессилием – отчаяние. Тебе может казаться, что для этого ты слишком холоден и безжалостен. Ты можешь чувствовать себя выше людей и оправдывать свою хищную невоздержанность на тех основаниях, что ты ищешь крови, необходимой тебе ради поддержания собственной жизни. Но в конечном счете это не сработает.

В конечном счете ты поймешь, что ты не столько монстр, сколько человек, что все, что есть в тебе благородного, проистекает от твоих человеческих корней, а усугубление твоей природы может только дать тебе возможность еще больше оценить все человеческое. Ты начнешь жалеть тех, кого убиваешь, даже тех, для кого нет искупления, и начнешь любить людей так отчаянно, что наступят ночи, когда голод покажется тебе намного предпочтительнее, чем кровавая трапеза.

Все это я воспринимал всем сердцем, и не замедлил устремиться вместе с господином в мрачное чрево Венеции, в дикий мир таверн и порока, который я, будучи таинственным, облаченным в бархат учеником Мариуса Римского, никогда прежде не видел в истинном свете. Конечно, я знал места, где можно напиться, я знал модных куртизанок, таких, как наша любимая Бьянка, но я не знал венецианских воров и убийц, кем я и стал питаться.

Очень скоро я понял, что имел в виду мой господин, говоря, что я должен приобрести вкус к злодеям и сохранить его. Видения моих жертв становились сильнее с каждым убийством. Убивая, я начал видеть ослепительные краски. Иногда я даже мог увидеть эти краски, еще не приблизившись к жертве. Некоторые люди ходили, окруженные красноватыми тенями, а другие излучали ярко-оранжевый свет. Ярость моих подлейших и самых крепких жертв часто бывала блестяще-желтой, ослепляя меня и обжигая как в те моменты, когда я совершал нападение, так и в те моменты, пока я выпивал из жертвы всю кровь.

Изначально я был ужасно жестоким и импульсивным убийцей. Так как Мариус поместил меня в гнездо убийц, я приступил к делу с неловким неистовством, вытягивая добычу из таверны или из ночлежки, загоняя ее в угол на набережной и разрывая его горло, как дикий пес. Я жадно пил и часто раздирал сердце жертвы. Как только сердце умирает, кровь перекачивать нечему. Так что оно бесполезно.

Но мой господин, невзирая на свои возвышенные речи о людских добродетелях и твердом настоянии на том, что мы несем ответственность, тем не менее учил меня убивать искусно.

– Пей медленно, – говорил он. Мы ходили по узким берегам каналов в тех местах, где таковые встречались. Мы ездили на гондоле, слушая сверхъестественными ушами разговоры, как нам казалось, предназначенные лично для нас. – В половине случаев не нужно даже входить в дом, чтобы вытащить жертву. Встань рядом, прочти его мысли, без слов подбрось ему приманку. Если ты прочел его мысли, то почти наверняка сможешь передать ему послание. Можно выманить его, не говоря ни слова. Можно оказать неодолимое давление. Когда он у тебе выйдет, тогда и убивай.