Михаил - Московский завет

В годы предшествующие Аустерлицу, когда все русское общество пребывало в состоянии влюбленности к императору Франции, Модест Аполлонович пожинал от этого обожания обильные плоды. Скромный чиновник без всяческих протекций и связей в одночасье становится завсегдатаем лучших московских салонов. В его жизнь врываются многочисленные амурные приключения, устроенные обожательницами Наполеона. В скорости, при тайном участии неведомого покровителя, он получает под свое руководство знаменитую Бутырку или, как его предпочитали именовать московские власти, тюремный замок.

Мистическая атмосфера начала XIX века с увлечением идеями о двойниках и антиподах только подстегивали интерес публики к скромной фигуре Модеста Аполлоновича. Оттого ему ни на минуту не давали покоя, расспрашивая, что он думает по любому, даже самому наипустейшему поводу. Тогда, обласканный вниманием тюремный смотритель и не подозревал, что каждый ответ записывается тщательнейшим образом, а затем его высказывания сличают с мнениями Наполеона, вычитанными из французских, немецких и английских газет.

Фортуна была столь щедра к Модесту Аполлоновичу, что он всерьез подумывал о скором своем призвании ко двору в Петербург и уже мечтал о титуле барона и браке с фрейлиной императрицы.

Увы, самые смелые грезы так и остались всего сладостными надеждами разыгравшегося воображения. Прежняя жизнь рухнула после разгрома русской армии при Аустерлице, и последовавшей вслед за тем резкой перемене великосветского общества к Наполеону. Восхищаться Бонапартом стало не просто дурным тоном, а верхом невежества и даже признаком государственной измены. Былой кумир отныне считался злым гением, средоточием пороков, воплощением всего отвратительного и мерзкого, что только может заключить в себе человеческая природа.

Богиня удачи отвернулась от своего недавнего любимца, и Модест Аполлонович в полной мере познал и глубину пренебрежения прежних друзей, и нескрываемое отвращение былых воздыхательниц. По капризу Фортуны он потерял все полученное волшебным образом. Только должность начальника тюрьмы оставалась за ним незыблемо.

Впрочем, светское общество злорадствовало и по этому поводу, находя аллегорию на скорое заточение Наполеона в Бутырку…

После вторжения французских войск, опасаясь скорой на расправу черни, Модест Аполлонович и вовсе перестал покидать тюремный замок, перенеся всю свою любовь и нежность на канареек, подаренных уже подзабытой воздыхательницей Бонапарта.

Каждое утро после пробуждения и каждый вечер перед сном тюремный смотритель подходил к клетке с птицами, подолгу их рассматривал, а потом как молитву напевал куплет одной и той же песни:

Кто знает, но может быть таким невероятным образом Модест Аполлонович утешал себя, невинного Бутырского узника, или видел в милых сердцу пташках аллегорию собственной неволи? Впрочем, злые языки, проведавшие про чудачества тюремного смотрителя, поговаривали, что таким способом Иванов пытался разжалобить Фортуну и вернуть ее благорасположение.

Узнавший о злоключениях тюремного смотрителя балагур и весельчак гусарский полковник Денис Давыдов не нашел ничего лучшего как послать в утешение Бутырскому страдальцу пару ящиков добротного вина и к ним присовокупить записку с цитатой из Боккаччо:

«Фортуна является с улыбкой на устах, с обнаженной грудью, но является она только один раз».

Ранним утром 2 сентября тюремный надзиратель Изот Перемягин проснулся от гулких ударов, раздающихся с тюремных ворот.

«Никак выспались до французов!», - подумал он с ужасом, прикидывая, как лучше встретить неприятеля: по-громкому – пулей или по-тихому - ножом.

Однако ж, видя, что не может совладать с волнением, трясущимися руками снарядил ружье и крадучись направился к воротам.

«Ежели прибыл один французишка, так можно и сразу ухлопать по неожиданности, ежели двое, то сначала отопру ворота, потом одного уложу пулею, а второго ножом, - поспешно продумывал свои действия Перемягин. - Если боле, то вовсе затаюсь, а там поглядим, куда кривая выведет».

Сквозь щель нераскрытых ворот надзирателю сначала явилась вороная конская морда, и только затем Изот ощутил из ноздрей исходящий горячий жар.

Почуяв приблизившегося человека, конь фыркнул, принимаясь нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Догадавшись о присутствии соглядатая, всадник тут же разразился неистовой бранью и принялся с удвоенной силой молотить в ворота эфесом своей шпаги.

«Родненький!» - отпустило от сердца у Перемягина, и он принялся расторопно отворять ворота.

Черный всадник стремительно ворвался на узкий, словно предназначенный к обороне, тюремный двор и смерил взглядом оторопевшего надзирателя.

«Эко зыркает, - уважительно и не без страха подумал Перемягин. – Что тебе сатана вкупе с антихристом!»

- Смотритель где? – Спросил всадник не церемонясь.

- Почивают-с…

- Кто в такое время спит?! – всадник резко вогнал шпагу в ножны и соскочил с коня. – Веди к нему живо!

- Как же о вас прикажете доложить? – вытягиваясь по струнке отбарабанил надзиратель. – Без представления и должного докладу никак-с не положено-с!

- А ты, сволочь, поди, меня не признал? Хорошее дело! – незнакомец подошел к надзирателю и нарочито представился ему как равному по положению. – Начальник московской полиции Адам Фомич Брокер к вашим услугам!

- Так точно, ваше превосходительство, не признал-с! – во весь голос заорал ополоумевший от страха надзиратель. – Виноват-с!

- Ты мне тут не рапортуй! – одернул полицмейстер. - Веди к Иванову. Мы его тепленьким прямо из постели доставать будем!

Надзиратель повел Брокера темными извилистыми коридорами и закутками, словно леший, старающийся закружить, запутать полицмейстера. Завести его в тюремную глушь и оставить там на погибель.

Чем дальше они шли, тем больше крестообразный тюремный замок казался Адаму Фомичу бесконечным лабиринтом, в недрах которого притаился пожирающий пленников Минотавр.

- Что-то ты, братец, плутаешь, - заметил надзирателю Брокер. – Я не с надзором прибыл, чтобы мне всю тюрьму показывать.

- Никак нет-с! Все по уставу-с! – отчеканил Перемягин. – Путь сей, разработан и утвержден самолично тюремным смотрителем для всякого посетителя, и неукоснительно ему следовать есть наша прямая обязанность и долг службы!

Поняв, что его дурачат, полицмейстер вспыхнул и, схватив надзирателя за грудки, погрозил ему кулаком:

- Кротчайшим путем веди к Иванову, или я сию же минуту самолично удавлю тебя как собаку за саботаж!