Михаил - Московский завет

«Изменник! Предатель! Шпион!» - раздалось над толпой, и яблочные огрызки летели уже в Верещагина.

Зная, что настроение черни может измениться в любую минуту, для спасения своей жизни было необходимо как можно скорее избавиться от главного раздражителя толпы, проклятого купеческого сына. Но как это сделать, чтобы угодить публике, Федор Васильевич придумать не мог.

- Бросьте псам кость, ваше превосходительство! – услышал Ростопчин голос пробившегося к нему полицмейстера. – Иначе нас самих растерзают!

- Руби предателя, терзай до смерти! – молниеносно улавливая мысль полицмейстера, закричал генерал-губернатор конвою. – Неровен час, ускользнет шельма, и сам приведет Наполеона в Москву!

Конвойные драгуны недоуменно переглянулись, но как вкопанные остались стоять на своих местах.

- Не слышали приказа генерал-губернатора?! – Закричал полицмейстер. – Палаши наголо! Рубить предателя в куски!

- Братцы, вы что творите? Грех это…– только и успел выговорить Верещагин.

Конвойные живо обнажили палаши и рубанули купеческого сына по спине. Яркие брызги крови взорвали толпу, заставляя содрогнуться в радостном восклицании:

- Секи Ирода, не считай дыры ты! Бей без счета до полного расчета!

- Ура, братцы мои, ура! – закричал Ростопчин. – Теперь ни медля ни минуты, все отправляйтесь в Кремль! Там оружие, непреступные стены, народные святыни. Дадим Наполеону великий и сокрушительный бой! Погоним его прочь из Москвы-матушки поганою метлой! Пожалеет еще французский бес, что к нам в Москву без мыла полез!

Затем, обернувшись к священнику, троекратно его облобызал и, благословляя, сказал по-отечески:

- В Кремль, дети мои! Там бой держать станем!

Толпа медленно качнулась и стала неспешно перетекать от парадного лубянского подъезда на дорогу.

- В Кремль, в Кремль! - Еще раз крикнул Ростопчин и поспешил скрыться.

В причудливом барочном дворце, овеянном славою князя Пожарского, генерал-губернатор наспех собрал секретное совещание из особо приближенных чиновников и офицеров.

- Французские разъезды уже в Москве, господа! Да и остальных ждать не долго осталось. – Ростопчин многозначительно оглядел собравшихся и, придавая интонации предельную ясность, продолжил. – Кутузов не соизволил пригласить меня на военный совет в Филях, где решалась судьба Москвы. Меня, градоначальника, назначенного на эту должность императором!

- Это возмутительно! – немедленно поддержал генерал-губернатора полицмейстер Брокер. – Притом что государь даровал вам неограниченную власть над Москвой и ее обитателями! Кутузов после этого форменный мерзавец!

Собравшиеся офицеры переглянулись но, памятуя о происшествии с Верещагиным, промолчали.

- Судьба нашего священного города решалась без нас, ее законных властей. Как оказалось, сама клятва главнокомандующего не посрамить Москву также ничего не стоит! – Ростопчин свирепел от слов, представляя себя в образе пророка низвергающего огненную лаву на головы отступников. – Мне это не кажется простым малодушием выжившего из ума старика. Здесь попахивает изменой!

- Предательство чистой воды! – с места выкрикнул Брокер.

Ропот послышался над эполетами, но перерасти ему в явное несогласие генерал-губернатор не позволил:

- Однако, господа, не нам судить главнокомандующего. На это есть государь император. В свое время Михаил Илларионович перед ним предстанет и за все ответит.

- Тогда что нам остается делать? – Недоуменно спросил плац-адъютант майор Кушнерев. – Не прикажет ли ваше превосходительство… нам бежать, как и всем прочим?

В кабинете повисла тишина, и Ростопчин с каким-то неописуемым воодушевлением слушал, как под сердцем тикают его часы.

- Ни в коем разе! – граф резко прервал молчание. – Судьба распорядилась таким образом, что ни войскам, ни Кутузову, ни самому государю императору, а именно нам суждено уничтожить хваленого Наполеона и его непобедимую армию!

- Каким же образом? – поинтересовался адъютант Обресков. – Неужели и вправду засядем в Кремле и станем отстреливаться от Наполеона?

- С нашими силами и дня не продержаться, - заметил Кушнерев. – Предположим, отобьем кавалерийский авангард, но вслед за ней подойдет артиллерия с гренадерами, и все будет кончено в два часа.

- Хотя бы умрем красиво, - покручивая ус, заметил драгунский офицер Гаврилов. – А то, получается, Москву без единого выстрела сдаем! Приходи, француз, на зимние квартиры. Пей вволю, сладко ешь, мягко спи да покуривай трубочку на всем готовеньком. Стыдоба!

- Это нам еще не раз припомнят, что Наполеону Москву отдали на блюдечке с голубой каемочкой, - ехидно усмехнулся Обресков и лукаво посмотрел на Ростопчина. – Потомки такого сраму точно не забудут!

- Они молиться на наши имена станут! – Взорвался Ростопчин и, пресекая ненужные и бессмысленные с его точки зрения разговоры, бросил свою шпагу на стол. – Отнюдь не оружием врага одолеем. Мы победим нашим яростным духом.

Несколько секунд генерал-губернатор ходил по кабинету взад-вперед, словно что-то припоминая, или напряженно подбирал нужные слова. Затем остановился и почти шепотом произнес:

- Я видел однажды младенца, который улыбался при блеске молнии и при раскатах грома, но то был младенец. Мы не младенцы: мы видим, мы понимаем опасность, мы должны противоборствовать опасности. Мы не должны ужасаться, что Москва будет сдана. Мы всего лишь должны понять: ад должно отражать адом.

Ростопчин снял горящую лампаду и поднял ее над головой, как знамя:

- Сказано, что Бог есть огонь поедающий, а я – Его ростопча. Я тот избранный, кто этот огонь разожжет! От этой лампады заполыхает Москва так, что не уцелеет в ней ни одна живая душа!

Офицеры переглянулись, но возразить снова не посмели. Каждый из них знал, что для Москвы пожары были главной напастью, и если ее нарочно запалить после засушливого лета, то она заполыхает как горящий стог сена. Пусть сама мысль сжечь Москву и казалась им кощунственной, но идея таким образом разделаться с Наполеоном виделась вполне выполнимой. С военной точки зрения казалась практически безупречной.

- Отбросьте свое сомнение и малодушие, господа. Помните, как в ознаменование победы Петр Великий велел сжечь свой старый дворец в Преображенском? Вот так и мы должны сжечь свою старую Москву! Судьба избрала нас не для того, чтобы мы щадили себя, а тем паче жалели неприятеля! – В глазах Ростопчина промелькнули искры безумного восторга. – Вдумайтесь, прежнего спасителя Москвы звали Пожарский. Какая чудесная аллегория! Какое явное знамение Судьбы!

Смотритель московского тюремного замка Модест Аполлонович Иванов был человеком внешности чрезвычайно выдающейся, хотя ростом он и не вышел, комплекции значился упитанной, а голос имел пренеприятнейшего визгливого тембра. Незаурядность внешнего облика сводилась к поразительному сходству с Наполеоном Бонапартом.