Михаил - Московский завет

- Ты что такое несешь? – вскипел Ростопчин. – Опять водка в бельма ударила?

- Помилуй, батюшка, ну какие еще уланы? – Ответил денщик позевывая. – Вышел на воздух от покойника, да еще глаз зеркалами намылил, вот оно и привиделось… А в воздух палить по нынешнему времени, занятие весьма разумное. На пулю ни лазутчик, ни мародер не пойдет. Всяк рассудит, что шальная дуреха и без умысла сыскать может…

- По-твоему, я от страха свинцом небо шпиговал? Или французских улан не признаю? – Не унимался генерал-губернатор. - Зеленые мундиры, красные эполеты, обтянутые леопардовой шкурой высокие каски? Выдумал что ли?

- Виноват, батюшка, осоловелый я. Вот жабоедов и не приметил, - денщик тяжело вздохнул и перекрестился. – На пьяный глаз всякое померещится может, потому предпочитаю не головой вертеть, а пялиться на кобылий хвост, чтобы соблазну не возникало…

- То-то! С тобой в два счета рехнуться можно! – удовлетворенно заметил Ростопчин и откинулся на сиденье брички. – Я, брат, не только глазом цепок, но и разумом крепок!

Генерал-губернатор окинул взглядом окрестности и снова не узнал Москвы. Ростопчину мерещилось, что дома были и не домами вовсе, а всего лишь замаскированными гигантскими головами. Они подглядывали за бричкой своими пустыми глазницами и недовольно искривляли в усмешке рты парадных подъездов. Следом начинали истошно выть сквозняки, бормоча угрозы и проклятия. Клубящиеся струи пыли вырывались из щелей, неслись вслед за ним по мостовой, выкладывая из опавших листьев непонятные слова на неведомом языке.

Прямо на его глазах город проявлял иную, сокрытую сущность, прежде являемую в бессмысленных мятежах и кровавых казнях, пыточных застенках Тайной канцелярии и неумолимом душегубстве московских подворотен.

«Может, Москва тоже снюхалась с французами и решила отдаться Наполеону со всеми своими богатствами? - Навязчиво крутилось в голове Федора Васильевича. – Вон как похотливо разлеглась… Как старая развратница, решившая прельстить своими сундуками высокомерного выскочку. Постой же, шельма! Не такая Москва была под моим началом, и Ростопчин никогда не выставит себя всероссийским шутом гороховым! Святой молитвой, пулей или огнем, но бесов из тебя изгоню, а дурь - повыколачиваю!»

Генерал-губернатор ткнул денщика в спину и скомандовал привычно твердым голосом:

- На Лубянку. Гони во весь дух!

Своей резиденцией Федор Васильевич избрал столетний особняк на Большой Лубянке, некогда принадлежавший породнившимся с царской семьей Нарышкиным.

Вычурный и несуразный дворец всем своим видом пытался убедить зрителя в вечном союзе изящного европейского барокко и пышнотелого московского довольства. Побывавший здесь император Петр долго разглядывал нелепицу, а затем распорядился, чтобы духу Нарышкинского барокко не было в его Санкт-Петербурге.

Вот и Ростопчин особняк на Большой Лубянке не любил, тяготился им, а резиденцией избрал из тонкого расчета: место было не только прославлено родственниками первого русского императора, но и освящено именем князя Пожарского, спасителя земли русской. На этом самом месте, где Нарышкины неслучайно утверждали гармонию Европы и России, два века тому назад располагался терем избавителя Москвы от поляков. И после смерти князя сюда еще полвека стекались толпы паломников, поклониться народному любимцу.

Следуя исторической аллегории, каждое утро Федор Васильевич выходил на балкон, украшенный резными виноградными гроздьями, именуемыми еще параклетом, и обращался к пришедшим зевакам с очередным высокопарным посланием, оглашением официальных новостей или чтением антифранцузских афишек собственного сочинения.

«Народная молва, что святая вода», - загадочно повторял Ростопчин, искренне полагая, что благодаря популярности у московской черни, его, а не Кутузова, народ признает главным вдохновителем победы над врагом и спасителем отечества.

Завидев перед своей резиденцией вооруженную и разъяренную толпу теперь, генерал-губернатором вновь овладел страх.

«Вот же, дубина, не догадался поворотить… Может, еще сейчас не поздно развернуться и айда в Вороново?» - мелькнуло в голове графа, но кто-то из толпы уже заметил бричку и закричал:

- Ростопчин! Здесь генерал-губернатор!

- Где, где Ростопчин?

Раскатисто пронеслось над головами, толпа расступилась, окружая бричку со всех сторон.

Надежды на побег не осталось, пойманный врасплох генерал-губернатор решил уповать на Фортуну и собственное красноречие, чтобы урезонить толпу и направить ее гнев хоть на черта лысого, лишь бы подальше от себя.

- Братцы! – Ловко выпрыгивая из брички, Ростопчин на лету подбирал слова для зажигательной речи. Но мысли путались, а слова соскальзывали, словно проворные рыбки в ручье.

- Тебе Каин братец, - раздался из толпы знакомый Ростопчину голос. – Кто меня в яму законопатил за то, что к осени пообещал француза в Москве?

Федор Васильевич с ужасом увидел купеческого сына Верещагина, в простой холщовой рубахе, босоногого, закованного в цепи. Точь-в-точь святой мученик, юродивый в веригах! Рядом с ним неуверенно жались конвоиры, которых шпыняла и освистывала разъяренная толпа.

- Сказывай, ваша светлость, где шлялись? Мы всю ночь на трех горах нашего предводителя поджидали, чтобы смертный бой Апполиону дать. - Верещагин прошелся вокруг брички и, ухмыляясь, заглянул внутрь. - Да вы, ваша светлость, кажись со страха усрались? В бричке неладно и сами такой бледненькой!

Над толпой раздался звонкий смех, и в Ростопчина полетели огрызки яблок. Тут генерал-губернатору почудилось, что у смеющегося подле него мальчика из-под вихрастых волос выглядывают рожки, а у мужика вместо носа то и дело мелькает наглое свиное рыло.

«Бесы! Вот кто задумал меня извести!»

В это мгновение Ростопчин не просто постиг причину своих злоключений, но и осознал, как одолеть наступавшего со всех сторон врага.

Он схватил за локоть стоявшего среди толпы священника и приказал ему во все горло петь молитву во избавление отечества от неприятеля, а сам обратился к толпе:

- Братья! Разве не мной было сказано, что к нам идет сатана в человеческом обличии? А вы, малодушные, уже пали под его соблазнами? – Ростопчин с силой схватил Верещагина за цепи. – Под песни врага рода человеческого, апполионова пса, пляшите?!

Толпа вмиг присмирела, призадумалась и уже с недоверием поглядывала на купеческого сына.

- Да бросьте, ребята, басни Ростопчинские слушать! – Растеряно усмехнулся Верещагин. – Он вам головы морочит! Сам, небось, изготовился француза встречать!

- Разве не он в торговых рядах покойников выставлял с дырками от Апполионовых стрел? – Ростопчин вопросительно посмотрел на поющего священника и тот в ответ размашисто перекрестился. – Теперь от своих слов отрекается, баснями их называет!