Михаил - Московский завет

- Она безупречна, сир. Обладатель таких купюр среди русских является подлинным хозяином на их празднике жизни. Потому что здесь все можно купить за деньги или заполучить через их влияние.

При этих словах Корбелецкий рассмеялся жидким смехом:

- С такими купюрами по тебе тюрьма станет плакать, да Сибирь хохотать! А разжиться наверняка можно только кандалами!

Для пояснения причин своего сарказма Корбелецкий хотел подскочить к императору, но конвоир, предугадывая порыв пленника, тут же приставил штык к его животу.

- На ошибочки грамматические не изволите указать? Буковки-то на ассигнации перепутаны! За такие бумажки никто рассчитываться-то не захочет! - с ехидцей в голосе обратился Корбелецкий к секретарю-переводчику. - А на которых купюрах ошибок не наблюдается, так вместо подписей стоит факсимиле. У нас должностные лица не задарма хлебушек на государственной службе кушают, а собственноручно каждую бумажку железистыми чернилами подмахивают! Чернила-то плывут, да рыжиной отливают, а здесь глянь, озерная синь!

- Так вы утверждаете, что это я приказал фальшивые ассигнации напечатать? – спросил Наполеон, внимательно разглядывая купюру.

- Ни в коем разе! – воодушевлено заметил Корбелецкий. – Мало ли кто мог их напечатать? Может, те же поляки. Каждый знает, что они полнейшие сволочи. Моими новыми сапогами не побрезговали, с ног стянули, а взамен ничего не дали. Шинель зеленого сукна отняли. И опять же взамен только угостили прикладом по физиономии. А мне мерзнуть по табелю о рангах не положено! Я коллежский асессор, майор, имею права на потомственное дворянство, и обращаться ко мне следует «ваше высокоблагородие». Не как иначе! Вот после того, как они меня этак разделали, скажите, таким прохвостам, вроде этих поляков, как можно фальшивки не печатать? Доподлинно предполагаю, что и сейчас эти прохвосты в тайне от вашего величества печатают ассигнации!

Наполеон не мог сдержать смеха и приказал Дарю немедленно выдать пленному генеральские сапоги и шинель.

- С поляками, похоже, разобрались. Однако, мне интересны следующие детали. Позвольте узнать о вашем странном подношении в медной монете. Кто на это вас уполномочил?

- Сам! Сие придумал и воплотил исключительно сам, но из возникшего в моей душе чувства глубочайшего почтения и сердечной преданности к вашему гению.

Корбелецкий подобострастно посмотрел в глаза Наполеона и отвесил земной поклон.

- А странного в моем подношении ничего нет. Из-за всего выше сказанного народец бумажкам не доверяет. А за медную копеечку и отнесет, и принесет, и молитву прочитает, и вприсядку спляшет.

- Сколько же в обозе денег? – возбужденно спросил генерал-интендант, сообразив о настоящей ценности медной казны для расчетов с местным населением. Он еще раньше заметил, что население на оккупированных территориях неохотно торгует на бумажные деньги, предпочитая естественный обмен. Теперь с прояснением истории о фальшивых ассигнациях, значимость подлинных монет для налаживания торговли с москвичами становилась невероятно высокой.

- Этого никто не знает, - философски отметил Корбелецкий. – Может, полмиллиона рублей, а может триста тысяч. Впрочем, если посчитать, так и со ста тысяч не удивлюсь.

- Как такое может быть? – плохо скрывая возмущение, спросил Дарю. – Вы, насколько я понимаю, чиновник министерства финансов. К тому же присланный из Петербурга со специальным поручением. Как же вам не знать обо всей сумме?

- Знать, не знать… Вы бы еще как девица на ромашке погадали! – Корбелецкий в ответ нагло усмехнулся генерал-интенданту и, смиренно улыбаясь Наполеону, почти пропел:

- Не знают ваши генералы матушки России! Кто в казне считает деньги, когда власти из Москвы дают стрекоча. Золотишко, серебро и чистые ассигнации, понятное дело, прибрали кто надо. Кому по чину положено. Медяки приказали солдатам по мешкам лопатами ссыпать, да на телеги грузить. Чтобы я их в Калугу вывез. Сколько таких мешков солдатики припрятали и куда? В России без присмотра и догляда даже святые крадут, а тут солдатня да не поживится?!

Корбелецкий торжествующе посмотрел на опешивших французских генералов и добавил.

- После выехал я с обозом. Что же? Отступает полк - хвать с телеги мешок, идет подвода - деньги льются словно ода. У шельмецов словно нюх на монету! А мне под суд и в крепость за растрату казны? Увольте! Вот я и поворотил свой медный обоз на встречу своему избавителю. Пусть, думаю, лучше Бонапарту достанутся. Ваше величество сможет и оценить, и по достоинству вознаградить мое рвение! Сколько же теперь, после грабежа поляков, в обозе денег найдется, про то и предположения строить чистое безрассудство…

Корбелецкому показалось, что император его вовсе не слушает, а размышляет о чем-то своем. И точно, не дав чиновнику договорить, Наполеон прервал его на полуслове:

- Вы утверждаете, что власти спешно покинули город?

- Все до одного! – полагая, что известие порадует императора, Корбелецкий отрапортовал нарочито торжественно и громко. – Сами сбежали, и почти все население силком из города выслали. Вчера московский полицмейстер Адам Фомич Брокер со своими архаровцами сновал по городу как угорелый и обещал всех не отбывших из города через три часа после его визита собственноручно вешать на воротах! Говорят, что не только обещал! Как после такого Москве не опустеть?!

- Стало быть, Москва пуста… - растерянно произнес Наполеон. – Город сдавать некому…

Корбелецкий в ответ глупо улыбнулся и, недоуменно посматривая на опешивших французских генералов, одобрительно подхватил:

- Пустая стоит, как матрешка! Но воссядет император в кремль, так и заполнится почище любой Трои! Облагодетельствует своим вниманием, так и народа стянется, что иным Помпеям не снилось!

Жарким сентябрьским полуднем по старой калужской дороге из Москвы выехали два всадника. Первый, в генеральском мундире с сияющим шитьем по воротнику и обшлагам, эполетами, стекавшими на плечи золотыми жгутиками, и двухугольной шляпе с белым плюмажем был не кем иным как Федором Васильевичем Ростопчиным, московским генерал-губернатором.

Сопровождавшим его всадником был полицмейстер Адам Фомич Брокер, нарочито предпочитавший форменной одежде придуманный им черный мундир, украшенный разве что стилизованной под рыцарское облачение накидкой с капюшоном, так красиво развивавшейся по ветру. Свой мрачноватый внешний вид, напоминающий не то средневекового инквизитора, не то палача, Адам Фомич объяснял той причиной, что он «всего лишь генерал-губернаторская тень, которая не должна иметь иного украшения, кроме покрова тьмы».