Михаил - Московский завет

- Друг мой, это несправедливо! Более того, я считаю, что имею дело с чудовищным и нелепым заблуждением, ослеплением сердца! - Гофман негодовал, яростно тыча пальцем в испещренный лист. - Смотри же, смотри, не твоей ли рукой здесь выведена заповедь самого Вергилия, про то, что смерть это всего лишь наваждение злых и враждебных человеку сил? Не сам ли подтвердил, что миром правит любовь?

- Как бы хотел верить…

- Бог мой, как этого мало! - Вспылил посланник, не сдерживая негодования. - Знаешь, сколько раз она пыталась освободить тебя из каземата? Сколько выплакала слез, а при первом же удобном случае, сбежала от своего стража, очертя голову ринувшись в ночной лес? Разве не любовь ее сподвигла на это?

- Как? Она оставила обоз и направилась сюда? Но окрестности кишат мародерами, дезертирами и разбойниками всех мастей, а по лесам уже сбиваются волчьи стаи…

Сию же минуту кукольник подскочил к Гофману и, ухватив за лацканы фрака, принялся судорожно трясти капельмейстера.

- Скажи, ответь мне немедленно, что с ней теперь? - и, не дожидаясь ответа, кукольник продолжил наседать на посланника. - Мне надо выбраться из каземата, освободиться, бежать ей навстречу!

Но тут к мастеру кукольных дел возвратились воспоминания о том, что он задыхался в объятом пламенем каземате, и на его глазах истончилась природа окружающего мира. Значит, он был уже мертв и никаким образом не мог выбраться из тюрьмы, ставшей его могилой.

- Заклинаю тебя всеми силами земли и неба, только ответь мне, жива ли она? - взмолился кукольник с отчаяньем обреченного человека. - Я так виноват, что ее подвел, решив объясниться с Ростопчиным, дерзнув просить руки его воспитанницы…

Кукольник обхватил голову ладонями и, опускаясь на пол, тяжело простонал:

- Почему я не послушал ее, когда она предложила просто скрыться из Вороново, исчезнуть в пестрой ленте беженцев, вдвоем раствориться на краю Земли… Глупец, я променял нашу свободу и любовь на ничего не значащие приличия! Хотел, чтобы все было по-человечески, но понимал ли тогда, что имею дело со зверем? Нет, добровольно и не противясь, я предал свою душу…

Взглядом, полным отчаянья, он посмотрел на хранившего молчание посланника и стал не говорить, а проронять слова:

- Вот тогда Ростопчин напомнил мне, кто я есть на самом деле. Самозванец… беглый холоп… возомнивший себя художником раб… крещеная собственность…

На этих словах кукольник вспылил, решительно встал во весь рост и, откинув волосы с глаз, гордо заявил:

- Я мэтр пупаро Сальватор Роза! Виртуоз магателли, бураттини и марионетте, первым в мире поставивший кукольную «Божественную комедию» Данте! И ты, мой друг, Бамбергский капельмейстер, тому свидетель!

Теперь в голосе кукольника не было ни тени сомнения, ни нотки страха. Исчезла былая бледность лица, а прежде уставшие глаза горели с прежней страстью:

- Я спасу ее, чего бы мне этого ни стоило! Никто и ничто теперь не остановит меня! Ни лакеи Ростопчина, ни эскадроны Бонапарта! Я прорвусь сквозь тюремные запоры, выломаю решетки, но ее спасу! Пусть для этого мне придется воскреснуть из мертвых!

- Наконец-то вновь слышу голос своего друга! - воскликнул Гофман, размахивая руками в такт словам, следуя дирижерской манере. - Только ответь мне искренне, от всего сердца: «Способен ли так мыслить и чувствовать мертвец?»

Капельмейстер по-братски обнялся с кукольником и, еле сдерживая охвативший восторг, шепнул ему на ухо:

- Запоры пали сами собой и двери к твоей свободе уже давно открыты. Там за стенами каземата больше нет стражей, и поживившиеся трофеями неприятели ушли, торопясь засветло возвратиться в Москву. Путь открыт и выбор предоставлен только тебе одному. Друг мой, чего же ты еще ждешь?!

К вечеру ясного, теплого дня вступившего в силу бабьего лета размытые прежними ливнями дороги немного просохли, и груженый обоз шел сносно, не доставляя возничим хлопот.

Пронзительно синее, без единого облачка небо становилось в преддверии скорых сумерек теплее и мягче, располагая путников к привалу, а то и ночлегу под радушными звездами.

Любой путешественник чистосердечно подтвердит, что ни в одной из частей Света не бывает ночлега под открытыми небесами, подобным тем, что сплошь и рядом заведены в России!

Представьте себе дружную компанию, расположившуюся вкруг костра, на котором в закоптелых от частых биваков котелках поспевает жирная уха с душистым перцем. Рядом уже полыхает пряный пунш, а с ярых углей восходит ни с чем не сравнимый дух запекаемого в яблоках гуся. Воистину, как в сказке за одним костром встретились три сестры: тут тебе и старшая сестра Азия, и средняя сестрица Европа, и младшенькая – сама пресветлая Русь!

Подходи, усталый путник, присаживайся, становись желанным гостем! Здесь всегда рады живой душе и встретят тебя как брата, если ты пришел с чистым сердцем и добрыми намерениями. Всякий знает, что таков неписаный закон русских биваков. Оттого, поддавшись вере в ночное гостеприимство, гибнут беспечные путники, неосмотрительно прибиваясь к кострам татей или лихих людей. Иной раз и вовсе выходя к ночным огневищам ведьминских сборищ, прямиком угождая в бесовские лапы. Берегись, путник. Будь мудрым, выбирая себе товарищей по ночлегу, сторонись и беги зла!

Может, поэтому искушенный да опытный приближается к незнакомым бивакам опасливо, и, принимая приглашение к ночлегу, не преминет вспомнить о ноже, и о Боге. Немудрено, что ночные встречи, да долгие разговоры часто начинаются «за здравие», а заканчиваются «за упокой». Вот потому-то прежде чем пригласить незнакомца, старшина бивака может потребовать у него расстегнуть рубаху и показать крест, а то и вовсе попросит прочитать «Отче наш».

Вот и пошел среди иностранных путешественников слух о невероятном суеверии русских, подозревающих в каждом ночном госте упыря с оборотнем. Как же заблуждаются они вкупе с теми, кто принимает за душу русского бивака непременные небывальщины и хвастливые несуразицы, которыми щедро приправляются ночные посиделки. Не стоит упрекать в пустословии людей, отгоняющих шутками тяготы и печали завтрашнего дня. Присмотритесь-ка получше, стоит кому-нибудь в самом разгаре бахвальства помянуть Божье имя, как спесь тут же слетает ровно и с краснобая купца, и с отчаянного гусара, и даже с привыкшего дергать черта за хвост бесшабашного казака.

Но не суеверный страх, не человеческая слабость, и даже не следование отеческим заветам отрезвляет ум человеческий, а искренняя вера в то, что только высшим Промыслом держится верный путь, да и сама жизнь. Поэтому имя Божие есть для русского бивака то же самое, что для мореплавателей компас, без которого и путь не путь, и дорога не дорога, а одно блуждание в потемках. Знает всякий путник, что на Руси не только легко потеряться на дороге, но и заблудиться в трех соснах ровным счетом ничего не стоит…