Михаил - Московский завет

Опьяневший и размякший от еды композитор посмотрел на Мюрата и, не замечая в словах маршала привычного для военного человека издевательства над лицом гражданским, ответил все же двусмысленно:

- От страха…

- От страха? Я не ослышался? - Мюрат рассмеялся и, подтрунивая над пьяным Лесюэром, уточнил. - Уж не за бесценок ли продающих любовь уличных парижанок, опасается бывший церковный капельмейстер?

- Любовь?

Удивленно переспросил Лесюэр, расслышав только некоторые слова. Он пьяно погрозил пальцем Неаполитанскому королю и, подражая церковному распеву, продекламировал.

- К черту любовь! Нет, сир, на свете есть дела пострашнее тех ужасов, что рождает любовь…

- Решительно интересно! - воскликнул Мюрат и, обращаясь к Себастьяни, спросил. - Генерал, вы же не станете возражать против душещипательной истории на сон грядущий?

Себастьяни согласно кивнул и, поддерживая пьяный задор композитора, заинтересованно переспросил:

- Месье Жан, тогда дайте нам хотя бы поэтическое сравнение или укажите аллегорию того, что вы называете «порождением любви».

- С чем бы я сравнил порождения любви? - вызывающим тоном переспросил Лесюэр. - С ветром, что задувает свечу, но при этом раздувает огонь пожара!

- Нет, нет, довольно о пожаре! Больше слышать о нем не хочу! - смеясь, запротестовал Мюрат, вальяжно располагаясь у костра на львиной шкуре, повсюду следующей за маршалом со времен египетского похода. - К тому же Париж не Москва, его так просто не спалишь!

- О, да, еще как спалишь! - возразил Лесюэр неожиданно срывающимся голосом. - Полыхнуть могут не только дома… Куда страшнее, когда адским пламенем начинает гореть кровь!

- Замечательная метафора! - Воскликнул Мюрат, подливая в кружку капельмейстера горящего пунша. - Пейте, мэтр, во славу императора!

Лесюэр жадно глотнул обжигающий пунш, и взгляд его наполнился высвободившимся из глубин памяти ужасом:

- Я говорю про сентябрьские убийства 1792 года… Когда тридцать тысяч парижских санкюлотов в одночасье превратились в тридцать тысяч дьяволов, обмотанных человеческими кишками и несущими их над головами, как знамена революции… Одна воздетая на пике голова мадам де Ламбаль чего стоит… Знаете, что тогда распевали убийцы? Мою песнь триумфов Французской республики!

- Но это же прекрасный способ добиться популярности, и причины для страха лично я не нахожу никакой! Вы стали Орфеем революционного террора!

- Да я несколько лет после этого не мог спать спокойно, - дрожащим голосом заметил бывший капельмейстер, - все ждал, когда меня самого на гильотину потащат, как подстрекателя, зачинщика уличных убийств и тайного сторонника роялистов… Поэтому находиться в Париже, когда там нет ни императора, ни армии… Нет уж, увольте! Никто не знает, что там может произойти таким же сентябрьским днем, только двадцать лет спустя…

Неаполитанский король с удивлением развел руками и, обращаясь к Себастьяни, спросил:

- Лично вы, генерал, как восприняли историю со всеми этими уличными расправами? Говорят, что убитых освежевывали мясники и раздавали сердца врагов народа в качестве деликатесов.

- В те дни меня, как молодого офицера и патриота, больше волновало то обстоятельство, что Верден взят пруссаками. Рассказы о массовых расправах без суда и следствия почитались за страшилки и дезинформацию роялистов.

- Бросьте, дорогой Орас! Вы преувеличиваете возможность возникновения слухов из ничего! Нет, мой друг, дыма без огня не бывает. Не правда ли, месье Лесюэр?

Композитор поспешно кивнул головой, и было слышно, как клацают его зубы о кружку с пуншем.

- Хоть убейте, а я ни за что не поверю, о слухах возникающих на пустом месте! - Мюрат лукаво посмотрел на генерала и усмехнулся. - Взять, к примеру, вашу персону, генерал. Всем же хорошо известно, что вы были в русском плену и ни у кого-нибудь, а попались в лапы самому Суворову. И никто, заметьте, никто в армии не говорит, что вы теперь тайно сотрудничаете с его учеником, а ныне русским главнокомандующим Кутузовым!

- Такое предположение действительно выглядело бы бредом чистой воды!

Себастьяни ответил зло и одновременно учтиво, теперь отлично понимая, что случившийся бивак не случаен, и перед въездом в Москву, Мюрат решил добиться не только полнейшей лояльности, но и беспрекословного повиновения.

- Вот и я о том же! Ведь не успели вы освободиться из русского плена, как приняли деятельнейшее участие в перевороте 18 брюмера, который к чертям отправил законное правительство Франции Директорию, и утвердил в единовластии Наполеона Бонапарта! А может ли быть опытный заговорщик и патриот предателем и коллаборационистом?

Себастьяни не просто медлил с ответом, он впервые растерялся. Кто бы мог подумать, что этот дурень Мюрат в два счета переиграет на излюбленном поле политической интриги! Подчинит, поставит в безвыходное положение, заставит безоговорочно принять его правила…

- Боже мой! Что это?!

Истерический вопль Лесюэра прервал словесный поединок между безумным маршалом и генералом, сходящим с ума от неожиданно разворачивающихся событий.

На окраине леса, еле переставляя ноги, показалась направлявшаяся в Вороново и заблудившаяся в лесу беглянка.

- Это судьба посылает нам русскую богиню!

Торжествующе воскликнул Мюрат, живо вскочил на ноги и, не желая выслушать подбежавшего дежурного офицера, бросился навстречу обессилевшей девушке.

Всякому человеку не знакомому с верованиями, обычаями, забавами и самим образом жизни Москвы до ее трагического оставления русской армией, последовавшим после этого овладения древней столицей Наполеоновыми полчищами и пожаром первых дней сентября 1812 года, надлежит как можно скорее обратиться к трудам ее усердных историков и бытописателей. Еще лучше почитать «Прогулки по Москве» поэта Батюшкова, возлюбившего сей град как собственную душу и после ее трагического сожжения от безутешного горя помрачившегося в уме.

Тосковать и даже убиваться с горя действительно было по чему! Несмотря на бесчисленные войны, пожары и смуты прежних лет, вопреки бурно изменяющему наружность восемнадцатому веку, старая Москва к началу Отечественной войны все еще сохраняла незабываемые черты русской древности. Здесь все еще были отчетливо заметны следы, ведомые и князю Юрию Долгорукому, и первому царю Ивану Грозному, и сотрясающему русские небеса анафемой протопопу Аввакуму, и гуляющему человеку, прозванному антихристовой собакой, казацкому атаману Стеньке Разину!

Сегодня трудно вообразить, каким невероятным городом была старая Москва! Попадающий на ее улицы путешественник, да что там иностранец, если Москву посещал обитатель северной столицы или житель любого провинциального городка, то в мгновение ока не только терялся на ее причудливых изогнутых улочках, но и порою не мог даже уяснить, в какой стране и даже части Света он очутился!