Михаил - Московский завет

Впрочем, новые московские власти создавались Наполеоном исключительно ради трех целей: создать видимость справедливого суда на процессе о поджигателях, наладить торговлю с неподконтрольным Подмосковьем, и, наконец, организовать места для народных праздников и увеселений.

«Потому что, - по меткому замечанию Корбелецкого, - не может в России быть плох тот правитель, кто строго судит, устраивает широкие ярмарки и организует пьяные гульбища».

И закипела в Москве работа! Явных и мнимых поджигателей стали ежедневно расстреливать на площадях, да вешать в проезжих местах, отчего поджоги и дерзкие вылазки не прекращались, а только множились со скоростью эпидемии.

С ярмарками у новых властей так же вышел конфуз. Хотя в Москве французами были захвачены огромные запасы чая, кофе, сахара, табака и вина, которые продавались в десять раз дешевле своей цены, а то и вовсе предлагалось выгодно менять на фураж или муку, желающих ехать на французские ярмарки было немного. И вовсе не потому, что окрестные мужики не желали выгоды или так уж брезговали французов.

Самому жадному и нечистоплотному на руку мужику было ведомо, что все подступы к Москве перекрыты партизанами и казаками, а за каждым продовольственным обозом охотится неутомимый гусарский буян Давыдов, который любителей нажиться на торговле с врагом без колебания вешает на березах вдоль дороги. Да и сами французы не гнушались разбоем. Не смотря на указ о свободной торговле губернатора Мортье подданные Наполеона предпочитали не торговать, а отнимать. Зачастую не только привезенный к обмену товар, но и саму жизнь.

Новому московскому муниципалитету вполне удалась затея только с организацией увеселений для еще оставшихся в живых горожан. По городу расклеивались постановления властей, где и когда москвичам надлежит собираться для выражения радости и верноподданных чувств своему новому императору – Наполеону Бонапарту.

Оставшийся в Москве народ потянулся к местам гулянок. Одни, чтобы избежать голодной смерти, другие ради получения белой или красной ленты, дарующей хоть какую-то безопасность жизни. Но была и еще одна немаловажная причина популярности новых сборищ. Лица, застигнутые вне мест гуляний, тут же объявлялись шпионами и поджигателями, со всеми вытекающими из обвинений последствиями.

По иронии судьбы, самыми уцелевшими и нетронутыми местами, пригодными для народного веселья, а так же безопасными от партизанских вылазок, французами были признаны… старые кладбища!

Каждую субботу и воскресенье места вечного покоя не просто оживлялись, а наполнялись безумным весельем и хохотом. Воздух над погостами заполняли звуки духовых оркестров и разудалыми песнями цыган, тут же, прямо на гробовых плитах, разжигались самовары и разливался ром, а хороводы шли прямо вокруг могил, чьи кресты повязывались разноцветными лентами, в масть императорскому флагу…

Для оставшихся и каким-то невероятным образом уцелевших в Москве дворян, а также образованных купеческих сынов было придумано развлечение получше. Вместо существовавшего до войны знаменитого Английского клуба на Петровке был учрежден Французский клуб, который располагался в бывшей резиденции московского генерал-губернатора, знаменитом особняке Нарышкинского барокко на Лубянке.

Известно, что в предвоенные годы излюбленным занятием просвещенного московского общества, несомненно, являлись карты. «Банк», «рест», «квинтич», «макао», «рокамболь», «фараон», «штосс», «экарте», «три и три» - перечислять разновидности карточной игры, бывшие в большой моде среди игроков, все равно, что пересказывать популярных героев и богов знаменитого певца Гомера. За каждым названием скрывается свой миф, порождающий легенды и суеверия, чтобы однажды превратиться передающийся из уст в уста карточный эпос!

Всеобщее увлечение и даже поклонение карточной игре, которую многозначительно называли не иначе как «делом», явилось отнюдь не из праздного желания занять себя чем-нибудь оригинальным, не благодаря стремлению развеять извечную русскую скуку и вовсе не ради наживы. О, нет! Хотя все перечисленные элементы и были неотъемлемой частью всякой игры, но сводить к ним всю глубину русского картежничества было бы суждением поверхностным до чрезвычайности.

Подобно средневековым алхимикам, не сводившим свои изыскания к одному извлечению золота, но именовавшие опыты «Великим Деланием», русское картежное дело так же становилось для своих адептов философией жизни, своеобразной религией, верховной богиней которой выступала госпожа Фортуна.

Попытать судьбу, поставив на кон деньги, честь, а порой и саму жизнь, чтобы однажды заключить легкомысленную Удачу в свои объятия и, быть может, ощутить самого себя Богом – вот в чем заключалось подлинное счастье игрока, вот что составляло его священную веру и беззаветное служение!

На эту священную страсть коллежский асессор Корбелецкий присоветовал Наполеону ловить увлекающуюся русскую душу. И ведь не ошибся, не просчитался ни в чем, злодей!

Стоило Французскому клубу зажечь в люстрах и канделябрах бывшей генерал-губернаторской резиденции бесчисленные свечи-аплике, а на окна поставить роскошные масляные лампы, как тут же на их свет стали слетаться застрявшие и уцелевшие в сожженной Москве горе-мотыльки.

Не как прежде, на роскошных поездах, или в собственных каретах. Даже не в колясках и кибитках, а пешком и воровски озираючись, пробирались оставшиеся в живых легкомысленные московские повесы, надеясь в карточных баталиях одолеть французов и тем самым утереть им нос.

Общество в Лубянском особняке собиралось невообразимо пестрое. Среди шитых золотом мундиров то и дело мелькали плюсовые фраки и синие панталоны модников. Иной раз вовсе попадались персонажи в старомодных шелковых сюртуках и камзолах, по-видимому, без труда переживших московский пожар в кованных сундуках.

Заправляли всем, разумеется, французские штабные офицеры, среди которых было немало как подлинных ценителей карт, так и наживающих состояние шулеров.

Приходящие в клуб купеческие сынки смущались неимоверно, но старательно пыжились и степенно мялись, жутко коверкали слова, скорее напоминали не гостей, а пришедшую в губернаторский дом делегацию просителей. Устроители картежных вечеров моментально брали их в оборот, ласково называя на французский манер. Прежний «Ванька» вдруг превращался в «Жано» и, покидая клуб на рассвете с совершенно выпотрошенными карманами, был несказанно счастлив и признателен самым галантным господам в мире.

Атмосфера в собрании была нарочито дружественной, располагающей к легкому и приятному времяпрепровождению. Для изголодавшихся «русских друзей императора», как французы называли собиравшихся на игру пустоголовых повес, был специально организован большой буфет, в котором угощали чаем, кофе и ромом, а так же вдоволь снабжали сладостями и даровым печеньем.