Марьяна Романова - Мертвые из Верхнего Лога

Поэтому ей ни капли не было жаль привычных стен. Она построит новый дом. Не жаль вещей, тем более что личных вещей у нее почти не имелось. Не жаль людей, что совсем рядом корчились в последних земных муках. Это тела их мучаются, информация же, ими накопленная, скоро пополнит неиссякаемый колодец мудрости земной, а их дух отправится туда, куда однажды неосознанно попадет и сама Лада. Умереть — означает присоединиться к большинству, говорил Хунсаг.

Единственная мысль, которая занимала ее и тревожила, — найти его, Хунсага. В глубине души Лада была уверена, что с ним все в порядке. Не страшны ему ни огонь, ни свалившиеся с неба наивные чужие люди, которые всерьез считают, что могут справиться с таким, как он. Слишком велика и чиста его сила, чтобы почитать за ад то, что происходит вокруг. Но где-то в районе солнечного сплетения женщина чувствовала неприятный мятный холодок, который набухал, как мартовская березовая почка, рос и готов был вот-вот дать первый росток, который прорвется наружу слезами ее отчаяния.

Четверть часа назад Лада его видела — и Хунсаг был как Хунсаг, спокойный, уверенный, непоколебимый, как гора. Она видела, как незнакомый мужчина в разодранной куртке бросился на него, точно оголодавший зверь на добычу. Видела и то, с какой легкостью Хунсаг отразил его удар — будто бы просто руку поднял, чтобы нос почесать, а незнакомец уже плашмя валялся в пыли. А потом кто-то крикнул за ее спиной: «Осторожно!» — и, обернувшись, Лада увидела, что охваченное пламенем дерево опасно кренится в ее сторону. Она едва успела отскочить. Ствол рухнул и, прокатившись несколько метров, замер. Лада порвала платье и ушибла ногу. Воздух заволокло сизоватым дымом, который в считаные минуты, казалось, пропитал все ее существо. От дыма хотелось плакать и кашлять, и она прикрывала рот длинным рукавом в тщетной попытке хоть как-то защититься.

Когда женщина вернулась на площадь, ни Хунсага, ни незнакомого мужчины, ни бездыханного тела кого-нибудь из них там не обнаружилось.

И вот Лада искала его — искала глазами; как животное принюхивалась к воздуху, надеясь учуять знакомый аромат его кожи и его волос; искала его ладонями — сканировала воздух, как Хунсаг же когда-то и учил, в надежде обнаружить его тепло.

Ничего.

Ничего.

По ее щекам текли слезы, и Лада уже сама не понимала, плачет ли она от отчаяния, или во всем виноват едкий дым. Она на минуту остановилась, немного успокоила дыхание. Ей нужно быть такой, какой Хунсаг привык ее видеть, — спокойной, невозмутимой, мудрой, стойкой. Ей ли не знать, как он презирает тех, кто теряет самообладание и позволяет постоянно меняющимся обстоятельствам управлять собою.

В конце концов ей удалось добиться, чтобы руки и губы не тряслись и спина была прямой. Но внутри по-прежнему все дрожало, а сердце будто превратилось в пробудившийся вулкан, который вместо лавы извергает горячую кровь — и так больно, словно сама душа кровоточит. Лада никак не могла понять, почему так волнуется.

Противостояние было им не в новинку. Однажды, лет десять назад это случилось, — лесную деревню нашли несколько мужиков из Камышей. Кажется, искали в лесу чью-то пропавшую дочь — Лада уже и не помнила, что там была за девчонка, так много их за годы прошло перед ее глазами. Как мужики ухитрились дойти до самих ворот, так и осталось секретом. Но они были взбешены, явились с ружьями и топорами, с канистрой бензина и спичками. Тогда тоже случился пожар — не такой большой, но все же три дома сгорели, люди погибли. Было страшно, но не так, как сейчас, — даже, кажется, был какой-то азарт нервной, электрической природы. И тоже в какой-то момент Ладе показалось, что Хунсаг не выдержит напора. Однако все обошлось. Хотя его даже ранили — прострелили плечо. О мужиках тех потом говорили, что на них в лесу упало дерево. История быстро замялась. Были построены новые дома, приведены новые люди. Спустя несколько месяцев жизнь наладилась и вошла в привычную колею.

Почему же она нервничает сейчас? Почему же ей так невыносимо больно, так страшно, так горько и тошно?

Как Хунсаг ее ни учил, у Лады не получилось стать не-человеком. Через пять лет ее пребывания в деревне он решил, что хватит, и вовсе перестал тратить на нее время. Ее человеческие чувства и страсти были слишком сильными, а личность — слишком мелкой, чтобы выпрыгнуть за их предел. Но и за те пять лет она научилась многому. В частности, ее интуиция стала острой, как старомодная бритва, почти на грани ясновидения. Стоило кому-нибудь подойти к ее крыльцу, а Лада уже точно знала, кто идет и зачем. Если кому-то нездоровилось, могла точно сказать — излечится ли человек или вскорости будет предан земле. Вот и сейчас — она пыталась найти Хунсага, а ее внутреннее зрение упорно подсовывало образ его мертвого лица. Лада отгоняла видение, точно назойливого комара, но какая-то ее часть уже знала, что ошибки быть не может и что вот-вот наступит самый страшный момент в ее жизни — она увидит мертвым единственного человека, которого полюбила больше себя самой, которого любит больше всего на свете.

Женщина брела через дым, громко откашливаясь, щурясь, иногда падая, пробиралась вперед, кружила среди горящих домов, пока наконец не увидела то, что заставило ее поднять прокопченное лицо к небу и завыть — страшно, монотонно, хрипло, по-звериному.

Да, это был он. Хунсаг лежал на земле лицом вверх и так доверчиво раскинул руки, словно само небо хотел обнять. Его темные глаза были открыты, и, умоляюще в них заглядывая, Лада трясла его за плечо, шептала: «Вставай, вставай!» Он был еще теплым, но сомнения быть не могло — это уже не был он, просто пустая оболочка, еще хранящая его форму. В теле Хунсага больше не было стати и силы, и Лада вдруг впервые поняла, что он был не таким уж высоким, каким казался. Метр восемьдесят, не больше, нормальный мужской рост. Смерть не сделала его старше и даже смягчила его черты. Взгляд был открытым и полным ожидания, губы будто бы приготовились улыбнуться, замерев в то особенное мгновение, когда человеческое лицо выглядит одухотворенным.

Она вдруг подумала — надо унести его. Нельзя, чтобы Хунсага нашли. Нельзя, чтобы его тело положили в неподписанную могилу, вместе с телами каких-нибудь замерзших на улице бомжей. Нельзя, чтобы его вскрывали, нельзя, чтобы кто-то вообще понял, что это за человек.

Пусть его заберет лес.

Хунсаг так любил здешний лес. Так пусть же лес и поглотит его, сожрет без остатка.

Лада была сильной женщиной, ей удалось взвалить тело на плечи.

Согнувшись под весом мертвого тела, она пробиралась все дальше в лес и тихо выла — не могла не выть. Долгие годы Хунсаг был ее опорой, ее позвоночником, а когда его не стало — рассыпалась, превратилась в животное. Ей хотелось рычать, снять платье и до смерти расцарапать себя ногтями, кожу с себя заживо снять.