Бентли Литтл - Дом

15 апреля

Опять я проснулся задолго до рассвета из-за этого дьявольского сна, навеянного фигурой, которую показывал мне Франклин. Я вижу этот сон уже пятый раз. Если бы я не так хорошо знал Франклина, я бы решил, что он практикующий колдун Черной Магии.

Кукла, если это кукла, похоже, сделана из прутьев, веток, соломы, обрезков человеческих волос и ногтей. Все это склеено некоей отвратительной субстанцией, которую мы с Франклином определили как засохшее семя половых органов самца.

Франклин заявляет, что ему встречалась подобная фигура во время его путешествий, хотя он не помнит, где. На его месте я бы никогда не смог забыть такой предмет и место, где это произошло, как не забуду и нынешние сны.

Против моей воли и желания Франклин принес эту куклу в свой дом. Он намерен держать ее в своем кабинете, чтобы иметь возможность проводить над ней свои эксперименты. Я умолял оставить ее в доме духов, где он ее и обнаружил, но Франклин не тот человек, который поддается на уговоры.

Я боюсь за Франклина и, безусловно, за всех нас.

В конце текста дневника располагался рисунок, сделанный рукой Джефферсона. Подробный, тщательно выполненный, четко идентифицируемый и легко узнаваемый.

Чертеж дома.

Самолет приземлился в аэропорту О'Хара в середине дня. Сторми быстро оформил аренду автомобиля и поехал домой.

Он не помнил, когда был здесь последний раз и видел свой старый дом, но это явно было довольно давно. Улицы полностью преобразились. Перестройка охватила весь квартал; старые многоквартирные дома сменились новыми. Крутая шайка польских гангстеров, болтавшихся на перекрестке перед винными лавками, сменилась крутой шайкой черных гангстеров, болтающихся на перекрестке перед винными лавками. Большинство из тех домов, которые он помнил, либо исчезли, либо пришли в полную негодность.

Но его дом совершенно не изменился. Такое ощущение, что дом был накрыт каким-то силовым полем или огорожен невидимым защитным барьером. Уличная разруха не имела к нему ни малейшего отношения. На заборе и стенах не было ни единой надписи; на газоне - ни малейшей мусорной бумажки. Десятки домов, расположенных по соседству, пришли в полную негодность и представляли собой не менее жалкое зрелище, чем окружающие многоквартирные здания, но этого дома изменения не коснулись.

В этом было что-то жуткое.

Бойня.

Он вдруг сообразил, что так и не спросил у того парня, почему он назвал свой фильм "Бойня". Сейчас, сидя посреди трущоб во взятой напрокат машине и глядя на ничуть не изменившийся дом, это показалось ему чрезвычайно важным.

Высокие здания загораживали клонящееся к закату солнце, однако его лучи пробивались сквозь зияющие глазницы оконных рам сгоревшего дома напротив, создавая причудливую игру света и тени на фасаде его дома, игру слишком абстрактную, чтобы думать о чем-то конкретном, и в то же время каким-то образом намекающую на очередной провал в памяти.

Сторми вышел из машины. Он почувствовал себя букашкой перед огромной океанской волной. Чем бы ни было то, что смогло увязать воедино этот дом в Чикаго, кинотеатр в Альбукерке, резервацию и Бог знает что еще, по сравнению с этим он был всего лишь песчинкой. Его пребывание здесь лишено смысла. Мысль о том, что он в состоянии что-то сделать, в состоянии что-то изменить, в состоянии, может быть, оказать на что-то влияние, выглядела полным абсурдом. Его привлекли сюда, призвали, может, даже пригласили, но сейчас он отчетливо понял, что попытка вмешаться в ход событий бессмысленна.

Тем не менее он открыл небольшую калитку и двинулся по ухоженному двору к крыльцу дома.

День был теплым, но в тени дома ощущался холод, и это воспоминание пришло из прошлого. Он снова почувствовал себя беспомощным ребенком, полностью во власти явлений, смысл которых ему недоступен. Он знал, что бабушка и родители умерли, умом понимал это, но в душе все равно было непреодолимое чувство, что они дома, они ждут его, ждут, чтобы снова ругать, снова наказывать, и он вытер о штаны мгновенно вспотевшие ладони.

Ключа у него не было, но входная дверь оказалась не заперта. Он открыл ее и вошел внутрь. Он ошибся: дом изменился. Не само здание, не стены, потолки, полы и не обстановка. Это все осталось точно в таком же виде, как тридцать лет назад. Почти таким же зловещим. Изменилась, как ему показалось, атмосфера дома. Атмосфера величественной педантичности, царившая тут раньше и пропитавшая каждый дюйм этого места, пропала, уступив место тяжкому ощущению грядущего бесстыдства и разврата. Он прошел вперед и повернул направо. Длинный коридор, в котором он играл ребенком, теперь показался мрачным и таящим угрозу; его противоположный конец терялся во мраке, что вызывало еще больший страх.

Нет, это не то место, где он готов продемонстрировать храбрость и хотя бы попытаться подняться вверх по лестнице.

Развернувшись, он двинулся в обратный путь, к выходу, и краем глаза зафиксировал какое-то движение в гостиной. На улице было еще совсем светло, но дневной свет едва проникал внутрь. Он нервно пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Вспыхнули лампы.

В дверном проеме стоял дворецкий.

- Биллингэм, - выговорил Сторми без особого удивления.

- Сторми, - с улыбкой произнес дворецкий и отвесил поклон.

Впереди его ждало новое, полное увлекательных приключений, почти бесконечное лето. До осени было еще так далеко, что об этом можно было просто не думать. Дни были длинными, жаркими. Они с друзьями строили заманчивые планы. Можно заняться изготовлением песочных свечей: растопить на заднем дворе настоящие свечи, унесенные тайком из дома Джимом, и заливать жидким воском специально сделанные в песке отверстия, предварительно поместив туда кусочки проволоки. Продавать прохладительные напитки: взять складной карточный стол у отца Пола, попросить сестру Джима нарисовать объявление и сидеть часами под палящим солнцем, подбрасывая в кувшин все новые и новые куски льда - до тех пор, пока напиток становился настолько разбавленным, что им самим уже было противно его пить. Устраивать яичную почту: для этого каждому полагалось спереть по паре сырых яиц из домашнего холодильника, после чего считалочкой определить, кому выпадет задача незаметно подкрасться к почтовому ящику кого-нибудь из соседей и закинуть туда яйца. Разумеется, яйца должны разбиться.

Это была прекрасная жизнь. Ничего не надо было планировать, ничего не надо было доводить до конца, целыми днями они делали все, что хотели и когда хотели, подчиняясь исключительно собственным фантазиям.

Но в доме происходило что-то неладное. Дэниэл это чувствовал. Родители ничего не говорили, но он ощущал какие-то изменения в их отношениях, словно было утрачено нечто важное, о существовании чего он даже и не подозревал. По вечерам, когда они садились ужинать, за обычной отцовской обходительностью проскальзывала злость, за привычной материнской веселостью - печаль, и он искренне радовался тому, что на дворе лето и можно допоздна быть на улице, общаясь с родителями гораздо меньше, чем обычно.