Стивен Кинг - Противостояние. Том II

Другой парень утверждал, что видел огни в небе перед исчезновением Матушки Абагейл и что пророк Исаия подтверждал существование «летающих тарелок», так что… им стоит присовокупить это к общей куче фактов и как следует поразмыслить, верно? Судье Фаррису снова пришлось вставать — на сей раз чтобы указать на ошибку второго оратора, который перепутал Исаию с Иезекиилем, и пояснить, что речь там шла не о «летающих тарелках», а о «колесе в колесе». По мнению самого Судьи, пока единственными достоверными «летающими тарелками» были те, что порой летают во время семейных неурядиц.

Большую часть остальной дискуссии заняло пережевывание снов, которые, насколько всем было известно, уже исчезли и теперь сами походили на нечто призрачное. Выступавшие поднимались один за другим, чтобы отвести вину, которую Матушка Абагейл возложила на себя, — грех гордыни. Они говорили о ее учтивости и способности избавить человека от неловкости одной лишь фразой или словом. Ральф Брентнер, несмотря на свое природное косноязычие и смущение перед огромным стечением народа, упрямо желавший высказать наболевшее, встал и говорил в том же духе почти пять минут, добавив в конце, что не знал чудеснее женщины с тех пор, как умерла его мать. Садясь на место, он едва не рыдал.

Вся дискуссия в целом, тревожно подумал Стю, походила на поминки. У него создалось впечатление, что в сердцах своих они уже наполовину отрешились от нее. Вернись Абби Фримантл сейчас, ей были бы рады, о ней бы по-прежнему заботились, по-прежнему слушали бы ее, но… Она бы обнаружила, что ее положение кое в чем изменилось. Случись между ней и комитетом Свободной Зоны открытое столкновение взглядов, уже было бы не так безоговорочно ясно, что победит она — с правом вето или без него. Она исчезла, а сообщество продолжало существовать. И сообщество не забыло бы этого так просто, как они уже почти забыли силу снов, когда-то определивших всю их жизнь.

После собрания дюжины две людей посидели немного на лужайке за залом Шатокуа; дождь перестал, тучи рассеялись, и в воздухе разлилась приятная вечерняя прохлада. Стю и Фрэнни сидели рядом с Ларри, Люси, Лео и Гарольдом.

— Черт, ты сегодня вечером переплюнул всех нас, — сказал Ларри Гарольду. Он слегка толкнул локтем Фрэнни. — Говорил я вам, что он ушлый парень, а?

Гарольд простодушно улыбнулся и пожал плечами.

— Просто пришли в голову кое-какие мысли, вот и все. Вы семеро запустили машину заново. И у вас должно быть право продолжать начатое дело, по меньшей мере до тех пор, пока машина не заработает в полную силу, то есть до конца начала.

Теперь, через пятнадцать минут после того, как они вдвоем ушли с этого стихийного сборища, и в десяти минутах ходьбы до дома, Стю снова спросил:

— Ты уверена, что нормально себя чувствуешь?

— Да. Ноги немножко устали, вот и все.

— Не стоит огорчаться, Фрэнсис.

— Не называй меня так, ты же знаешь, я ненавижу это имя.

— Извини. Я больше не буду, Фрэнсис.

— Все мужчины — свиньи.

— Я постараюсь исправиться, Фрэнсис, честно, постараюсь.

Она показала ему язык, высунув его на довольно-таки забавную длину, но он понял, что в глубине души она не расположена шутить, и не стал продолжать. Она выглядела бледной и какой-то вялой — полная противоположность той Фрэнни, которая несколько часов назад с таким энтузиазмом распевала Национальный гимн.

— Что-то гнетет тебя, родная?

Она отрицательно покачала головой, но ему показалось, он увидел, как на ее глаза навернулись слезы.

— Что с тобой? Скажи мне.

— Ничего. В том-то все и дело. Это ничего и давит на меня. Все кончено — до меня наконец дошло это, вот и все. Меньше шести сотен людей, поющих «Звездно-полосатый флаг». Это как-то разом меня… сразило. Никаких лотков с горячими сосисками. Чертово колесо уже не завертится сегодня вечером на Кони-Айленде. Никто не заглянет пропустить стаканчик на ночь в «Космическую иглу» в Сиэтле. Кто-то наконец нашел способ покончить с «травкой» в бостонском военном лагере и детской проституцией. Это были отвратительные явления, но, по-моему, лекарство оказалось куда хуже болезни. Понимаешь меня?

— Да. Понимаю.

— В дневнике у меня был маленький раздел под названием «Что надо запомнить». Чтобы малыш знал… ну, обо всем, что никогда не узнает. Вот это угнетает меня. Мне надо было назвать этот раздел «Что навсегда исчезло».

Она негромко всхлипнула и приостановила свой велосипед, чтобы прижать ладонь ко рту и удержать рыдание.

— Это на всех так подействовало, — сказал Стю, обнимая ее. — Очень многим придется как следует выплакаться, чтобы заснуть сегодня. Можешь мне поверить.

— Я не понимаю, как можно горевать по целой стране, — заплакав сильнее, произнесла она, — но, видно, можно. Все эти… мелочи… Они никак не идут у меня из головы. Торговцы подержанными машинами. Фрэнк Синатра. Олд-Орчард-Бич в июле, полный приезжих, в основном из Квебека. Этот придурок на канале Эм-ти-ви — по-моему, его звали Рэнди… Те времена… О Господи, это звучит как какое-нибудь че… че… чертово стихотворение Рода Мак… Макуэна!

Он обнял ее крепче, поглаживая по спине и вспоминая, как однажды его тетя Бетти разревелась оттого, что у нее не поднялось тесто — она тогда вынашивала его маленькую двоюродную сестричку Лэдди и была месяце на седьмом, — и Стю помнил, как она, вытирая глаза уголком кухонного полотенца, сказала, чтобы он не обращал на нее внимания: ведь любая беременная женщина всегда находится в двух шагах от дурдома, потому что сок, который выделяют ее железы, вечно бросается ей в голову.

Через некоторое время Фрэнни сказала:

— Ладно… Ладно. Уже лучше. Пошли.

— Фрэнни, я люблю тебя, — сказал он, и они покатили велосипеды дальше.

— Что ты помнишь лучше всего? — спросила она. — Какую одну вещь?

— Ну, знаешь… — начал было он, а потом замолк, тихонько рассмеявшись.

— Нет, Стюарт, я не знаю.

— Это бред.

— Скажи мне.

— Не знаю, стоит ли. Ты станешь искать ребят со смирительными рубашками.

— Скажи мне! — Она наблюдала Стю в разных видах, но это странноватое стыдливое смущение, неловкость были ей внове.

— Я никому об этом не рассказывал, — медленно произнес он, — но последние несколько недель не переставал думать об этом. О том, что случилось со мной в 1982-м. Я тогда заливал бензин на бензоколонке Билла Хэпскомба. Когда меня уволили с калькуляторного завода, он нанимал меня, когда мог. Не на полную ставку, а с одиннадцати вечера и до закрытия, то есть до трех часов ночи. После того как все закончившие вечернюю смену на фабрике «Бумага Юга» заправлялись, работы оставалось не много… Нередко за ночь с двенадцати до трех не подъезжала ни одна тачка. Я просто сидел там и читал какую-нибудь книгу или журнал, а часто просто дремал. Понимаешь?