Стивен Кинг - Противостояние.Том I

Теперь, стоя на крыльце, он то поднимал нож, то опускал его, издавая горлом низкие рычащие звуки и тыкая ножом по направлению стекла. Вероятно, накачивал себя, чтобы броситься внутрь.

Она подошла к нему сзади, особо не стараясь идти тихо, но он не услышал ее — Джо был затерян в своем собственном мире. В следующее мгновение, сама не отдавая себе отчет в том, что делает, она крепко обхватила рукой его запястье и с силой повернула против часовой стрелки.

Джо издал шипящий вскрик, и Ларри Андервуд негромко всхрапнул во сне, перевернулся на другой бок, а потом снова затих. Нож упал на траву между ними, и на его блестящем лезвии сверкнуло множество крошечных отражений серебряной луны. Они были похожи на светящиеся снежинки.

Он уставился на нее злым, обиженным и недоверчивым взглядом. Надин твердо посмотрела на него и указала в ту сторону, откуда они пришли. Джо яростно замотал головой. Он указал на застекленную дверь, темную лампу и спальный мешок за дверью. Он сделал пугающий недвусмысленный жест, проведя большим пальцем себе по горлу, у самого кадыка. Потом ухмыльнулся. Никогда раньше Надин не видела, чтобы он ухмылялся, и это испугало ее. Даже если бы эти сверкающие белизной зубы оказались с заостренными концами, ухмылка не стала бы более жестокой.

— Нет, — тихо сказала она. — Или я разбужу его сейчас.

Джо застыл в ужасе и быстро помотал головой.

— Тогда пошли обратно со мной. Спать.

Он глянул вниз, на нож, а потом снова на нее. Ярость исчезла, по крайней мере на время. Теперь он стал обыкновенным потерявшимся маленьким мальчиком, который хотел своего медвежонка или потрепанное одеяльце, доставшееся ему с самой колыбели. Надин смутно понимала, что сейчас, возможно, наступило самое время заставить его бросить нож — стоит ей покачать головой и сказать твердое «нет». Но что потом? Станет он вопить? Он вопил после того, как безумный солдат скрылся из виду. Вопил и вопил, издавая высокие нечленораздельные крики ужаса и ярости. Хотела ли она познакомиться с человеком, спавшим в мешке, ночью и под такие вопли, звенящие в его и ее ушах?

— Ты пойдешь со мной обратно?

Джо кивнул.

— Ладно, бери, — тихо произнесла она. Он быстро наклонился и подобрал нож.

Они вернулись вместе, и он доверчиво улегся рядом с ней — конфликт был забыт, хотя бы на время. Он обвил ее руками и заснул. Она почувствовала старую знакомую боль в животе — боль, гораздо более глубокую и всеобъемлющую, чем та, которая появлялась от физической нагрузки. Это была женская боль, и с ней ничего нельзя было поделать. Она заснула.

Она проснулась на исходе ночи, но во сколько, точно не знала — часов у нее не было. Она окоченела от холода и внезапно испытала приступ жуткого страха: она вдруг испугалась, что Джо хитроумно дождался, пока она заснет, а потом подобрался к дому и перерезал мужчине горло, когда тот спал. Руки Джо больше не обвивались вокруг нее. Она чувствовала свою ответственность за мальчика, она всегда чувствовала на себе ответственность за малышей, которые не просили, чтобы их производили на свет. Но, если он сделал это, она прогонит его. Отнимать жизнь, когда и так столько жизней утеряно, — грех, которому нет прощения. И она не может больше оставаться с Джо одна, без помощи; быть с ним — это все равно что находиться в клетке со злобным львенком. Как и лев, Джо не мог (или не желал) говорить, он мог лишь рычать своим слабым хриплым голоском потерявшегося маленького мальчика.

Она села и увидела, что мальчишка по-прежнему с ней. Просто во сне он слегка отодвинулся от нее, вот и все. Он лежал, свернувшись клубком, засунув большой палец в рот.

«Если мне и снилось что-то, — подумал Ларри, — должно быть, это были хорошие сны». Он чувствовал себя, словно снова обрел прежнюю силу, и полагал, что сегодня его ждет хороший денек. Сегодня он увидит океан. Он свернул свой спальный мешок, привязал его к багажнику велосипеда, вернулся за рюкзаком и… замер.

К ступенькам веранды вела асфальтовая дорожка, и по обеим ее сторонам росла ярко-зеленая высокая трава. Справа, у самого крыльца, влажная от росы трава была примята. Когда роса высохнет, трава распрямится, но сейчас она хранила форму отпечатков ног. Он был городским мальчишкой, а вовсе не лесным жителем (увлекался больше Хантером Томпсоном, чем Джеймсом Фенимором Купером), но нужно быть слепым, подумал он, чтобы не различить по следам, что их было двое: большой и маленький. Где-то среди ночи они подходили к веранде и смотрели на него. Он похолодел. Такие игры ему не нравились, а первое прикосновение возвращающегося страха понравилось еще меньше.

«Если они скоро не покажутся, — решил он, — я сам заставлю их выйти из укрытия». Одна мысль, что он может это сделать, вернула ему большую часть самообладания. Он надел рюкзак и сел на велосипед.

К полудню он добрался до федерального шоссе 1 в Уэлсе. Он подбросил монетку, и она упала решкой вниз. Он свернул на юг, оставив монетку тускло блестеть в пыли. Джо нашел ее двадцать минут спустя и уставился на нее так, словно это был хрустальный шарик гипнотизера. Он сунул ее себе в рот, но Надин заставила его выплюнуть монетку.

Через две мили Ларри в первый раз увидел его — громадного голубого зверя, ленивого и спокойного в этот день. Он был совершенно иной, чем Тихий или Атлантический, простиравшийся у Лонг-Айленда. Та часть океана выглядела благодушной и почти ручной. Здесь вода была темнее, почти кобальтовой; она подходила к земле вздымавшимися один за другим гребнями и билась о скалы. Сверкавшие белизной клочья пены, густые, как яичный белок, взлетали в воздух и падали в воду. От волн, бившихся о берет, исходил мерный рычащий гул.

Ларри поставил велосипед на тормоз и, испытывая глубокое возбуждение, которое сам не мог себе объяснить, пошел к океану. Он был здесь, он добрался до места, где владычествовало море. Это был конец востока. Край земли.

Он пересек болотистое поле, хлюпая ботинками по воде, стоявшей вокруг кочек и зарослей камыша. Воздух был пропитан густым и плодородным запахом прилива. Он подошел ближе к воде, топкая кожа земли здесь слезла, обнажив находившуюся под ней гранитную кость: гранит — истинная суть Мэна. Ослепительно белые чайки с криком и щебетом кружили в синем небе. Никогда раньше он не видел столько птиц сразу в одном месте. Ему пришло в голову, что, несмотря на свою белую красу, чайки питаются падалью. Следующую мысль почти невозможно было выговорить, но она успела полностью созреть в его мозгу, прежде чем он сумел оттолкнуть ее прочь: улов за последнее время наверняка и впрямь был хорош.

Он снова побрел вдоль берега, теперь его ботинки шаркали по высушенному солнцем камню, небольшие трещинки которого вечно будут мокрыми от пены. В этих трещинках росли моллюски, и повсюду, как осколки шрапнели, валялись их раковины, которые чайки бросали с высоты на камень, чтобы извлечь изнутри мягкое мясо.