Александр Варго - Гример

Старая липа у входа в часовню разрослась так сильно, что мы чувствовали себя под ее кроной, как в пещере. В тени позванивали сонные комары, спрятавшиеся сюда от солнца. На почерневшей и покосившейся от времени и непогоды дощатой двери в храм висел амбарный замок. Быстрова припала к двери ухом, прислушалась. Я тоже обратился в слух. Внутри слышался тихий неясный гул, словно с десяток человек переговаривались тихим-тихим шепотом.

– Голуби воркуют, наверное, – предположила Ольга Николаевна, однако мне в это слабо верилось. – Нужно поискать другой вход.

Мы, продираясь сквозь подступающие к самым бревенчатым стенам заросли дикой малины и шиповника, обошли строение. Нижние окна оказались забиты почерневшими обрезками досок. До верхних, сохранивших местами остатки стекол, было не добраться – высоко.

– Придется ломать, – предложил я.

– Не хотелось бы. Я, во всяком случае, принимать в этом участия не могу. Должность не позволяет.

– Тогда отвернитесь, чтобы не видеть.

– Это уже слишком. Я просто постою рядом с вами.

– Как хотите.

Я ухватился за навесной замок двумя руками и дернул, упершись ногой в притолоку. Мне даже показалось, что кто-то толкнул меня в грудь – так стремительно я отлетел от двери, продолжая сжимать замок. Пробой вылетел из трухлявого дерева без всякого сопротивления.

– Вот уж точно, заставь дурака богу молиться… – проговорил я, когда Ольга Николаевна попыталась помочь мне выбраться из кустов. – Я сам.

– Вы против равноправия мужчин и женщин?

– Просто я привык решать свои проблемы сам.

Пока мы обменивались любезностями, дверь, скрипнув, сама отворилась, будто нас приглашали внутрь.

– И зайду я тоже первым, – твердо сказал я. – Пропускать вперед не стану.

– Я и не претендую. – Быстрова слегка опасалась, что чувствовалось по ее голосу; возможно, поэтому она добавила, успокаивая себя: – Дверь была закрыта снаружи, значит, внутри – никого.

– Ничего это не значит, – осторожно толкая приоткрытую дверь, произнес я.

Мы вошли внутрь. Под ногами гнулись, похрустывали прогнившие доски. Местами на них росли бледные грибы-альбиносы. Пахло плесенью. Свет пробивался через щели в заколоченных окнах, прорезал внутренности заброшенной часовни золотистыми пластами, как сквозь жалюзи.

– Невеселое место, – заметил я.

– В морге веселее? – попыталась шутить следователь.

– Там больше жизни.

Дорогу нам перегораживала нижняя часть гроба. Матерчатая обивка с золотой нитью давно уже разлезлась, от нее остались лишь клочья, напоминавшие истлевшую кожу. Рядом высились грудой остатки разломанного иконостаса. Сквозь пыль и копоть угадывались левкасные лики. Паутина свисала с балок, покачивалась на сквозняке. Плафон купола тонул в темноте. Именно оттуда и исходил неясный гул, похожий на перешептывание.

– Здесь все же бывают люди, – Быстрова указала на «тропинку», протоптанную в пыли. – Пойдем и мы по их следам?

– Иначе зачем мы забрались сюда? – Я вновь двинулся впереди, через пустое основание гроба все же пришлось переступить. – Откуда оно здесь?

– Или захоронение в подвале часовни разграбили, или же это просто подставка под гроб для отпевания. Во всяком случае, в таких в землю не зарывают – у него высокие ножки. Да и не похоже, чтобы он в земле побывал.

Мы шли осторожно, как по минному полю, стараясь не отступать от протоптанной «тропинки» ни на йоту. Может, оно и правильно. Доски настолько прогнили, что в любой момент мы могли провалиться в подпол, а так существовала надежда, что раз выдержали других, выдержат и нас.

– Про захоронение в подвале вы знаете или просто так сказали? – Я задержался у деревянного столба, поддерживающего балку. Его древесина была еще очень крепкая, смолистая, на уровне груди в столбе виднелось множество следов от ножа – словно дятел тут полдня долбил.

– Догадываюсь. Часовня на кладбище, особенно в имении – это обычно фамильный склеп, который…

Быстрова не успела договорить, за мной послышался грохот. Когда я обернулся, то Ольги Николаевны уже не увидел; прямо за мной виднелась неровная дыра в гнилом полу, над ней клубами поднималась пыль.

– Эй, вы в порядке? – крикнул я и, рискуя сам свалиться в подполье, подошел к самому краю и присел на корточки.

Ни черта нельзя было рассмотреть – темнота и пыль, в которую врезался пласт солнечного света, лившегося в щель окна. Внизу послышалась возня.

– Сама еще не знаю. Нога болит. Вроде целая.

Наконец-то пыль немного осела. Я увидел Быстрову, она сидела на выложенном красным кирпичом полу и старательно ощупывала ногу.

– Подвернула.

Глубина была небольшой – метра два с половиной, три. Только сейчас я сообразил, что доски не просто так обвалились, здесь был люк. Он и рухнул вместе с гнилыми креплениями. Зато уцелела деревянная лесенка из свежих, явно современных досок. Они еще не успели потерять свой нежно-желтый цвет.

Я уже спрыгнул, стоял рядом с Ольгой Николаевной.

– Подняться можете?

– Попробую.

Уцепившись за мой локоть, следователь встала. Мы осмотрелись. Подполье не было похоже на фамильный склеп – во всяком случае, мы не наблюдали ниш для захоронений. Оно простиралось под всей площадью часовни, возможно, даже уходило дальше, но этого было уже не рассмотреть. В низком помещении отчетливо слышалось мое и Ольги Николаевны дыхания.

– Фонарик не прихватили, – вздохнул я.

– Почему же нет? – даже немного обиделась Быстрова. – Забываете о моей профессии? – Она вытащила из кармашка миниатюрный, тонкий, как авторучка, фонарик.

Вспыхнул, пронзил темноту лучик яркого света. Его остановила дощатая перегородка. Она не достигала стены ни с одной из сторон; вплотную к ней стоял самодельный стол, заваленный всяким барахлом. Тут уже не виднелось пыли. Вещами, возможно, часто пользовались или вообще разложили их недавно.

– Это уже интересно… – Поводя фонариком из стороны в сторону, Быстрова рассматривала странные предметы.

Ярко-красным лаком отливала экзотическая маска. Тут же находились деревянные палочки с пучками перьев на концах, напоминавшие дротики для игры в дартс. Причем палочки туго обвивали разноцветные шерстяные нитки.

– Маскарадный набор, – не нашелся я, что и сказать – так странно было видеть этнографические экспонаты в подвале православной часовни.

Ольга Николаевна брала вещи осторожно, за краешки кончиками пальцев, как делала бы это при обыске, осматривала и аккуратно возвращала на прежнее место.

– Если бы маскарад… – Она сняла перевернутую картонную коробку, под ней оказалась деревянная шкатулка не то с иероглифами, не то с какими-то другими таинственными знаками на крышке.