Дин Кунц - Город Ночи

Участок мусорной поверхности перестал вибрировать. Крысы. Точно, крысы.

Тем не менее, Ник по крутому склону спустился в западный котлован.

Обри Пику покинул преступный мир, с тем чтобы получить возможность больше времени проводить в саду.

Жил он в Мид-Сити, на улице, тротуары и мостовые которой были укрыты от прямых солнечных лучей кронами старых дубов. Участок окружал красивый железный забор. Ограждения балконов тоже выковали кузнецы-умельцы.

На большом переднем крыльце, увитом плющом, стояли два белых раскачивающихся дивана и несколько кресел-качалок, но прохлады здесь было не больше, чем на выжженной солнцем дорожке, которая вела к крыльцу.

Дверь открыла служанка, Лулана Сент-Джон, чернокожая женщина суровой наружности лет пятидесяти с небольшим. Карсон она встретила мрачным взглядом, но ей с трудом удалось сдержать улыбку, когда она посмотрела на Майкла.

— Я вижу перед собой двух хорошо известных слуг закона, которые выполняют Божью работу, но иногда допускают ошибку, используя тактику дьявола.

— Мы — два грешника, — признала Карсон.

— Как приятно слышать такие лестные слова, — поддакнул Майкл.

— Дитя, — повернулась к нему Лулана, — подозреваю, ты льстишь себе, думая, что душа твоя спасена. Если вы пришли сюда с тем, чтобы доставить неприятности нашему господину, я прошу вас заглянуть в себя и найти ту свою часть, которая хочет всем мира и добра.

— Это моя наибольшая часть, — ответил Майкл, — но детектив О’Коннор предпочитает раздавать пинки.

— Вы уж извините, мисси, — Лулана повернулась к Карсон, — но такова ваша репутация.

— Не сегодня, — заверила ее Карсон. — Мы пришли, чтобы попросить Обри об одолжении, и, пожалуйста, если вас не затруднит, сообщите ему о нашем приходе. От нас никакие неприятности ему не грозят.

Лулана всмотрелась в нее.

— Господь даровал мне отличный детектор лжи, и в данный момент он не звенит. Вы не стали трясти передо мной своей бляхой, что говорит в вашу пользу, и произнесли слово «пожалуйста».

— По моему настоянию детектив Карсон посещала вечерние курсы, посвященные этикету, — ввернул Майкл.

— Он — дурак, — поделилась Лулана своим мнением с Карсон.

— Да, я знаю.

— Она всю жизнь ела руками, — не унимался Майкл, — а тут на удивление быстро научилась пользоваться вилкой.

— Дитя, ты — дурак, — повернулась к нему Лулана, — но по причинам, которые известны только Богу, ты всегда мне нравился. — Она отступила от порога. — Вытирайте ноги и заходите.

В прихожей их встретили персиковые стены и белый мраморный пол с черными восьмигранными вставками, отполированный до блеска. Даже казалось, что он влажный.

— Обри уже пришел к Иисусу? — спросила Карсон.

Лулана закрыла дверь.

— Господин еще не обнял своего Спасителя, но, могу отметить, уже видит Его.

Будучи всего лишь служанкой, Лулана определенно взвалила на себя и ношу духовной наставницы своего работодателя. Она знала его прошлое, и ее волновала судьба его души.

— Господин в саду, — добавила она. — Вы можете подождать в гостиной или присоединиться к нему в розарии.

— Конечно же, в розарии! — воскликнул Майкл.

В задней части дома, на огромной кухне, старшая сестра Луланы, Евангелина Антония, пела «Его свет сокрушит любую тьму», закладывая тесто в форму для пирога.

Евангелина работала у Обри кухаркой и на пару с сестрой боролась за бессмертную душу своего хозяина. Она была выше ростом, более худая, но живые глаза и улыбка выдавали родство.

— Детектив Мэддисон, — Евангелина улыбнулась, — я так рада, что вас еще не убили.

— И я тоже рад. Какой будет пирог?

— С пралине, корицей и орешками.

— После него сразу потребуется коронарное шунтирование.

— Холестерин не прилипает, — указала Лулана, — если любишь Бога.

Через дверь черного хода они вышли на заднее крыльцо, где Моисей Бьювеню, шофер Обри и мастер на все руки, красил в белый цвет стойки ограждения.

— Детектив О’Коннор, — рот растянулся аж до ушей, — я удивлен, что вы до сих пор не застрелили мистера Майкла.

— Я стреляю метко, — заверила она Моисея, — но он очень уж быстрый.

Крепкий, мускулистый, широкоплечий, с ладонями в суповую тарелку, Моисей был дьяконом в церкви и пел в хоре вместе с сестрами, Луланой и Евангелиной.

— Они пришли повидаться с господином, но не будут донимать его, — сообщила Лулана брату. — А если ты решишь, что донимают, возьми их за шкирку и вышвырни на улицу.

Как только Лулана вернулась на кухню, Моисей повернулся к детективам.

— Вы слышали Лулану. Вы, конечно, из полиции, но здесь ее слово — закон. Закон и порядок. Я буду у вас в долгу, если вы станете вести себя так, чтобы мне не пришлось вышвыривать вас за шкирку на улицу.

— Если мы увидим, что ведем себя недостойно, то сами вышвырнем друг друга, — пообещал Майкл.

Моисей кисточкой указал, куда нужно идти.

— Мистер Обри за тем языческим фонтаном, среди роз. И, пожалуйста, не насмехайтесь над его шляпой.

— Его шляпой? — переспросил Майкл.

— Лулана настаивает, чтобы он надевал солнцезащитную шляпу, когда долго работает в саду. Он же лысый, вот она и тревожится, как бы у него не начался рак кожи. Мистер Обри поначалу возненавидел эту шляпу. И только теперь начал понемногу к ней привыкать.

Карсон покачала головой.

— Никогда не думала, что доживу до такого дня, когда у Обри Пику появится босс.

— Лулана — не босс, — возразил Моисей. — Она так сильно любит людей, что им не остается ничего другого, как подчиняться ей.

Кирпичная дорожка пересекала лужайку, огибала языческий фонтан и уходила к розарию.

В центре фонтана находилась скульптурная группа из трех полноразмерных фигур. Пан, с козьими ногами и рогатый, играя на флейте, гнался за двумя обнаженными женщинами (или они гнались за ним) вокруг колонны, увитой виноградной лозой.

— Я, конечно, не знаток антиквариата, — заявил Майкл, — но уверен, что это Лас-Вегас восемнадцатого столетия.

Розовые кусты росли рядами, проходы между ними засыпали гранитной крошкой. В третьем из четырех рядов лежал мешок с удобрениями, распылитель и подносы, на которых располагались садовые инструменты.

Здесь же был и Обри Пику, под соломенной шляпой с такими огромными полями, что белки могли проводить на них кольцевые гонки.

Пока Пику не заметил их и не поднял голову, он напевал какую-то мелодию. Вроде бы «Его свет разгонит любую тьму».

У восьмидесятилетнего Обри было младенческое личико (понятное дело, старчески-младенческое), розовое и пухлое. Даже в глубокой тени противоракового головного убора синие глаза весело поблескивали.

— Из всех знакомых мне копов вас я люблю больше всех, — не стал скрывать свои чувства Обри.