Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка

– Ты потеряла чувство романтики.

– Его у меня никогда не было. Можешь мне поверить, и те ребята, что ждут меня дома, тебе это подтвердят.

– Тогда мне еще сильнее тебя жаль.

– Ты не пойми меня неправильно, Эрнандо, но, когда я слышу, как ты распинаешься насчет истинной любви и романтики, мне тебя жаль становится. Тебя ждет сильное разочарование, Эрнандо.

– Нет, если любовь существует.

Я с улыбкой покачала головой:

– Скажи, а детектив отдела по расследованию убийств имеет право быть наивным или правила запрещают?

– Ты думаешь, это наивно? – спросил он.

– Не знаю, но это очень мило. Я желаю тебе удачи, найти свою миз Которую-Нужно.

Дверь открылась, появился доктор Каннингэм.

– Доктор, ее действительно сегодня выписывают? – спросил Рамирес.

– Да.

– Почему мне никто не верит? – спросила я.

Они оба посмотрели на меня. Странно, как быстро люди замечают некоторые черты моей личности.

– Я бы хотел еще раз взглянуть на вашу спину, а потом вы свободны.

– Тебя есть кому отвезти? – спросил Рамирес.

– Я попросила сестру позвонить Теду, но не знаю, позвонила она или нет и был ли он дома.

– Я тебя подожду, чтобы отвезти. – Я не успела слова сказать, как он добавил: – На что же еще человеку друзья?

– Спасибо, и тогда по дороге ты меня проинформируешь о ходе дела.

– Ты никогда не отступаешь?

– Когда веду дело – никогда.

Рамирес вышел, покачивая головой, и оставил меня наедине с доктором. Каннингэм смотрел, тыкал пальцами и наконец просто провел рукой по моей спине. Она уже почти зажила.

– Впечатляет. Мне приходилось лечить ликантропов, миз Блейк, и у вас раны заживают почти так же быстро.

Я поработала левой рукой, натягивая кожу на месте укуса трупа. След от зубов был уже бледно-розовым, почти превратился в обыкновенный шрам, всего на несколько недель раньше, чем должен был. Я подумала, не исчезнет ли вообще шрам, или все-таки останется.

– Я исследовал вашу кровь. Даже передал образец в генетический отдел, чтобы они поискали что-то нечеловеческое.

– Генетические исследования тянутся месяцами, – заметила я.

– У меня друг есть в том отделе.

– Серьезный должен быть друг.

Он улыбнулся:

– Она действительно человек серьезный.

– Так я свободна?

– Вполне. – Он снова стал серьезен. – Но я все равно чертовски хотел бы знать, что вы собой представляете.

– Если я скажу, что я человек, вы не поверите?

– Двое суток прошло после вашего второго ранения, и нам пришлось снять швы у вас со спины, потому что они начали зарастать кожей. Нет, я не поверю.

– Долго рассказывать, доктор. Если бы это вам пригодилось для работы с другими, я бы не пожалела времени, но это не так. Можно считать, что быстрое заживление – это приятная добавка к куда менее приятным вещам, с которыми мне приходится мириться.

– Если только эти вещи не полный ужас, то способность к заживлению их искупает. Вы бы и первых ранений не пережили, будь вы человеком.

– Может быть.

– Никаких «может быть».

– Я рада, что я жива. Рада, что почти все зажило. Рада, что не ушли месяцы на выздоровление. Что я еще могу сказать?

Он накинул стетоскоп на плечи, потянул за концы, глядя на меня хмуро.

– Ничего. Я сообщу детективу Рамиресу, что он может дать вам информацию о расследовании и что вы сегодня выписываетесь. – Он глянул на цветы и шарики. – Вы здесь уже сколько – пять дней?

– Вроде того.

Он тронул шарики, и они затанцевали на ниточках.

– Быстро работаете.

– Я не думаю, что это я быстро работаю.

Он еще раз подтолкнул шарики, они запрыгали, закачались, как подводные растения.

– В общем, счастливо вам пребывать в Альбукерке. Постарайтесь больше к нам не попадать.

Он вышел, и вернулся Рамирес.

– Доктор сказал, что можно снова говорить о деле.

– Ага.

– Тебе это не понравится.

Очень у него был серьезный вид.

– Что случилось?

– Еще одно убийство. И на место преступления не только ты не приглашена, но и я тоже.

– Что ты такое несешь?

– Этим делом занимается Маркс. Он вправе использовать свои кадры, как считает нужным.

– Перестань гнать политкорректную риторику и расскажи, что там еще устроил это мелкий мудак.

– О’кей, – улыбнулся он. – Люди, брошенные на это расследование, его кадры. Он решил, что меня лучше всего будет посадить в конторе просматривать предметы, изъятые из домов жертв, и сравнивать с фотографиями и видеозаписями, сделанными в домах до убийств.

– Откуда эти фотографии и записи? – спросила я.

– Сделаны страховщиками или для них. В домах многих потерпевших находились редкие или антикварные предметы, застрахованные их владельцами. Поэтому и нужны доказательства, что эти предметы вообще у них есть.

– Какие предметы найдены на том месте, где я была, – на ранчо?

Его благодушный взгляд изменился и стал проницательным, но улыбка по-прежнему не сходила с его лица.

– Пожалуйста, но не потому, что ты такая прелесть, – просто мне нравится ход твоих мыслей.

– Да говори же!

– Большинство предметов были очень схожи, поскольку многие собирали образцы местной культуры или вообще юго-запада, но ничего экстраординарного не было. Кроме вот этого.

Он полез под пиджак и вытащил конверт из плотной бумаги – наверное, предназначенный для ремня штанов.

– Я же знала, что ты не зря пиджак надел.

Он засмеялся и высыпал из конверта фотографии мне на колени. Некоторые были полупрофессиональными снимками небольших резных безделушек из бирюзы. С первого взгляда я хотела сказать – культура майя или ацтеков, что-то в этом роде. Я все еще не умела определять разницу навскидку. Несколько снимков кабинета убитого – того, который пытался остановить тварь солью – были сделаны получше: «полароидом» и со всех ракурсов.

– Это твоя работа? – спросила я.

Он кивнул.

– Я фотографировал в тот день, когда Маркс решил, что меня лучше использовать не на месте преступления.

Я вернулась к первому набору фотографий.

– Предметы лежат на дереве, свет отличный, похоже, естественный. Страховые фотографии?

Он кивнул.

– Кому они принадлежали?

– Взяты из первого дома, который ты видела.

– Бромвеллы, – вспомнила я.

Он поднял другой снимок:

– Этот взят у Карсонов, и все. Либо больше ни у кого этого не было, либо его не страховали.

– А люди, которые это не страховали, пытались застраховать другие предметы старины?

– Да.

– Черт, – сказала я. – Мне мало что известно о таких штуках, но я знаю, что они ценные. Уж если у тебя такая есть, почему ее не застраховать?

– А если она паленая?

– Незаконно добытая? А с чего они могли так подумать?

– Может быть, потому что для тех двух домов мы можем это доказать. История предмета – где он получен и когда – фальшивая.