Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка

– И ты в это веришь?

– По-моему, большинство из тех, кто красит двери, в это сейчас не верят, но таков местный стиль. Рискну предположить, что сейчас мало кто помнит, откуда эта легенда возникла.

– Или, скажем, выставляют тыкву-череп на Хэллоуин, чтобы отпугнуть гоблинов, – сказала я.

– Верно.

– Раз уж я так наблюдательна, еще один вопрос: кто включил свет на крыльце?

– Или Бернардо, или Олаф.

– Твои помощники, – уточнила я.

– Да.

– Как мне невтерпеж с ними встретиться.

– Ради духа сотрудничества и прекращения сюрпризов сообщаю: Олаф не очень любит женщин.

– То есть он гей?

– Нет, и в ответ на подобное предположение он наверняка полезет в драку, так что не надо, пожалуйста. Если бы я знал, что позову тебя, то его бы вообще не пригласил. Вы двое в одном доме и работающие над одним делом, это будет… катастрофа это будет.

– Сурово, – сказала я. – Ты думаешь, мы не сможем сыграться?

– Я это почти гарантирую.

Дверь открылась, и наш разговор резко прервался. Я подумала, не это ли ужасный Олаф. Человек в дверях не походил ни на какого Олафа, но откуда мне знать, как Олафу положено выглядеть?

Этот был шести футов ростом, дюйм туда-сюда. Трудно было определить рост точно, потому что нижняя часть тела скрывалась под белой простыней, которую мужчина прижимал к себе рукой у талии. Ткань спадала к его ногам, как вечернее платье, но от талии вверх никаких признаков парадного костюма не наблюдалось. Мужик был худощавый, мускулистый и отлично сложенный. Ему шел прекрасный ровный коричневый загар, хотя частично это был и натуральный цвет, потому что перед нами стоял индеец, да еще какой. Волосы длиной до пояса падали через плечо и закрывали щеку, густые, черные, спутанные со сна, хотя еще рановато было для отбоя. Лицо сходилось вниз гладким и плавным треугольником, на подбородке ямочка, губы полные. У него черты лица были больше европейские, чем индейские – расизм ли это так думать или просто правда?

– Можешь уже закрыть рот, – сказал Эдуард мне на ухо.

Я закрыла рот.

– Извини, – промямлила я. И очень смутилась. Обычно я не обращаю на мужчин такого внимания, тем более на тех, с кем незнакома. Что сегодня со мной стряслось?

Мужчина на крыльце намотал простыню на руку, так что показались ноги, и смог сделать два шага, не запутавшись.

– Извините, я спал, а то бы я раньше вышел помогать.

Простыня его не смущала абсолютно, хотя пришлось приложить немалые усилия, чтобы намотать ее на руку и суметь второй рукой взять чемодан.

– Бернардо Конь-в-Яблоках, Анита Блейк.

Он держал простыню правой рукой и несколько смутился, когда выпустил чемодан и стал все это перекладывать в другую руку. Простыня соскользнула спереди, и мне пришлось отвернуться – и быстро.

Отвернулась я, потому что покраснела и надеялась, что в темноте это будет не видно. Я замахала рукой за спиной:

– Поздороваемся, когда оденешься.

– Смущаешь девушку, – раздался голос Эдуарда.

– Прошу прощения, – сказал Бернардо. – Я действительно не хотел.

– Мы сами заберем багаж, пойди оденься, – сказала я.

Кто-то подошел ко мне сзади, и не знаю, как я поняла, что это не Эдуард.

– Ты скромница. Я по описанию Эдуарда ожидал чего угодно, только не этого.

Я медленно обернулась. Он стоял очень близко, с чертовским натиском вторгаясь в мое личное пространство.

– А чего ты ждал? – Я не на шутку вызверилась. – Блудницу Вавилонскую?

Я смутилась и была не в своей тарелке, а от этого я всегда злюсь. И в голосе это было слышно.

Полуулыбка Бернардо несколько увяла.

– Я не хотел сказать ничего обидного.

С этими словами он поднял руку и тронул мои волосы.

Я отступила на шаг:

– А это что еще за ритуальные ощупывания?

– Я заметил, как ты смотрела на меня в дверях.

Я почувствовала, как жар мне бросился в лицо, но на этот раз я не отвернулась.

– Если хочешь появляться на крыльце в виде центральной вкладки из «Плейгерл», это твое право, но не обижайся, что на тебя пялятся. Только не усмотри в этом то, чего нет. Ты лакомая конфетка с виду, но то, что ты на это так напираешь, никому из нас чести не делает. Либо ты блядь, либо меня считаешь блядью. Первому я готова поверить, второе не соответствует действительности. – Сейчас уже я шла на него, вторгаясь в его пространство. Краска смущения сменилась бледностью злости. – Так что осади назад.

Настал его черед глядеть неуверенно. Он отступил, замотался простыней насколько мог и поклонился. Это был старомодный придворный поклон, будто он его уже делал, и делал всерьез. Красивый жест, когда вокруг рассыпаются такие волосы, но я видала его в лучшем исполнении. Не последние полгода, но видала.

Он выпрямился, и лицо его было серьезным, а вид – вполне искренним.

– Есть два типа женщин, которые водятся с мужчинами вроде Эдуарда, вроде меня, зная, кто мы такие. Первые – это шлюхи, сколько бы они на себя ни навешали оружия; вторые – чисто деловые женщины. Я их называю Мадоннами, потому что они никогда ни с кем не спят. Они хотят быть своими парнями. – Улыбка снова заиграла на его губах. – Прошу прощения, если меня разочаровало, что ты – свой парень. Я здесь уже две недели, и мне становится одиноко.

Я покачала головой:

– Целых две недели! Бедный мальчик. – Протолкнувшись мимо него, я взяла свою сумку с вещами и посмотрела на Эдуарда. – В следующий раз предупреждай меня о чужих странностях.

Он поднял руку в бойскаутской клятве:

– Никогда не видел, чтобы Бернардо так себя вел при первой встрече. Клянусь.

Я прищурилась, но, глянув ему в глаза, поверила.

– И чем я заслужила такую честь?

Он поднял мой чемодан и улыбнулся:

– Посмотрела бы ты на свою физиономию, когда он появился на крыльце в простыне. – Эдуард засмеялся очень по-мужски. – Никогда не видел, чтобы ты так смутилась.

Бернардо подошел к нам.

– Я честно, серьезно не собирался никого смущать. Просто я сплю без одежды и потому набросил простыню.

– А где Олаф? – спросил Эдуард.

– Сидит и дуется, что ты ее привез.

– Просто блеск, – сказала я. – Один из вас воображает себя Лотарио, а второй не хочет со мной разговаривать. Лучше не придумаешь.

Я повернулась и пошла к дому вслед за Эдуардом.

Бернардо окликнул меня:

– Только не надо заблуждаться насчет Олафа, Анита. Он любит женщин у себя в кровати и в отличие от меня не так разборчив в способах, как их туда затаскивать. Я бы больше опасался его, чем себя.

– Эдуард! – позвала я.

Он уже вошел в двери и обернулся на мой голос.

– Бернардо прав? Олаф для меня опасен?

– Я могу сказать ему о тебе то же, что сказал насчет Донны.

– Что именно?

Мы все еще стояли в дверях.

– Я ему сказал, что, если он ее тронет, я его убью.