Лорел Гамильтон - Обсидиановая бабочка

А запомнилось мне лицо Полины. Она смотрела на Бако горящими от ненависти глазами. Было яснее ясного, что когда-то она его любила, любила по-настоящему, ибо только настоящая любовь может перерасти в такую ненависть. Я только недавно глядела в глаза Полины поверх ствола. Похоже, у Ники Бако проблемы не только с монстром в пустыне. На его месте я бы брала с собой пистолет в постель.

Мир уже завернулся в синюю полумглу, когда мы приехали к больнице. Сумерки сгустились, и в них, как в плотную ткань, можно было завернуть руки или надеть их на себя, как платье. Я позвонила до того по сотовому телефону Рамиреса. Как вообще доказать, что кто-то по-настоящему мертв? Я видела этих «выживших». Они дышали. Полагаю, что у них и сердце билось, иначе бы врачи это заметили. Глаза смотрели, будто сознавая что-то. Они реагировали на боль. Они были живы.

А что, если нет? Что, если они – только сосуды для такой силы, по сравнению с которой и Бако, и я – просто уличные шарлатаны? Могло существовать заклинание, которое позволило бы это доказать, но результаты заклинания не понесешь в суд, чтобы получить разрешение сжечь тела. А именно это я и хотела сделать.

В конце концов я решила остановиться на электроэнцефалограмме. Тут я готова была ручаться, что высшие нервные функции отсутствуют. Больше я ничего не могла придумать, чтобы показать еще что-то неладное у этих выживших, помимо содранной кожи и отсутствующих частей тела.

К сожалению, доктор Эванс и компания давно уже следили за электроэнцефалограммой. Высшие нервные функции присутствовали. Вот тебе и моя блестящая идея. Доктор Эванс хотел общаться с нами в комнате отдыха врачей, но я настояла, чтобы разговор был поближе к палате выживших. И мы стали беседовать на пониженных тонах в коридоре. Он бы не позволил мне утверждать в присутствии выживших, что они мертвы. Потому что, если я ошиблась, это могло бы их расстроить. Что ж, в этом был смысл. Но я не думала, что ошибаюсь.

Выжившие, уже находящиеся в больнице, возбудились и стали агрессивны, щелкая зубами на персонал, как цепные псы. Никто не пострадал, но по времени это совпало с последними убийствами. Почему освежеванные стали более агрессивны? Дело в заклинании, которое выгнало из дому ту тварь? Повысились ставки за вход в игру? Или что-то напугало ту тварь, которую мы ловим? Я понятия не имела.

Я только знала, что темнота сжимается, как ладонь, готовая нас всех раздавить. В воздухе повисала тяжесть, как перед грозой, но еще хуже и теснее, и в ней невыносимо было продохнуть. Что-то плохое надвигалось на нас, и это плохое было связано с темнотой. Уговорить доктора Эванса, что его пациенты мертвы, я не смогла, но моя настойчивость, очевидно, оказалась убедительной, потому что он разрешил двум полисменам, уже дежурящим в больнице, нести вахту в палате, а не снаружи. Присутствие копов в палате подтверждала только шляпа на стуле в холле.

Я хотела и сама войти в палату, но пока меня облачили бы в халат и маску, настала бы уже полная темнота. Она уже звенела рядом, как натянутая струна. Так что я осталась в холле, притворяясь, что это вполне меня устраивает, поскольку ничего другого сделать было нельзя.

Ригби и Бернардо как новичкам прочли стандартную лекцию о том, что в кислородной атмосфере стрелять нельзя. Худо будет, хотя обойдется без взрыва, а я-то этого вначале не знала. Будет вспышка огня – всем вспышкам вспышка, и она превратит палату в нижний круг ада на те секунды, что кислород будет пожирать все горючие предметы. Но взрыва с дождем стекла и штукатурки не произойдет – ничего такого театрального, просто смертельно.

Ригби спросил:

– А если они попытаются нас сожрать, то что нам делать? Отплевываться от них?

– Не знаю, – ответил Эванс. – Я могу только сказать, чего не делать. Не стрелять в кислородной атмосфере.

Бернардо вытащил откуда-то нож. К ботинку он не нагибался, значит, у него был и другой нож, который не заметил в баре вервольф. Он поднял нож к свету, поиграл бликом.

– Резать будем.

Темнота пала свинцовым занавесом, у меня в голове отдался лязг, как раскат грома. Я ждала, что сейчас распахнется дверь палаты, раздастся вопль. Но ничего не случилось. И давление, нараставшее часами, вдруг исчезло. Будто кто-то взял и проглотил его. Вдруг оказалось, что я стою в холле, и мне лучше, легче. Этой перемены я не поняла, а я не люблю того, чего не понимаю.

Несколько натянутых мгновений все мы ждали, потом я не смогла выдержать. Выпустив нож и придерживая его в ладони, я пошла к двери. Она распахнулась, и я отпрыгнула. Тот медбрат, с которым я сегодня говорила, нерешительно застыл на пороге, глядя на обнаженный клинок у меня в руке.

И не отрывая глаз от лезвия, он обратился не ко мне, а к Эвансу:

– Доктор, пациенты успокоились. Они более смирные, чем были весь день. Полисмены спрашивают, можно ли им выйти из палаты ненадолго.

– Выжившие стали спокойнее, чем были весь день? – спросила я.

Медбрат Бен кивнул:

– Да, мэм.

Я отступила от двери на два шага и расслабилась, сделав долгий выдох.

– Так как, миз Блейк? – спросил Эванс. – Могут полисмены выйти?

Я пожала плечами и глянула на Рамиреса:

– Спросите у него. Он здесь старший по званию. Я лично думаю, что можно. То, что я чувствовала, вроде испарилось с наступлением темноты. Мне это непонятно. – Я сунула нож в ножны. – Думаю, что драки не будет.

– Вроде ты разочарована, – сказал Бернардо. Нож его исчез так же незаметно, как появился.

Я покачала головой:

– Не разочарована, просто сбита с толку. Я чувствовала силу, нараставшую по часам, и она вдруг исчезла. Такое количество силы не исчезает. Она куда-то девалась. Очевидно, что она не проникла в этих пациентов, но где-то она сейчас есть и что-то делает.

– Есть предположения, где и что? – спросил Рамирес.

Я покачала головой:

– Нет.

Он повернулся к доктору:

– Скажите им, пусть выходят.

Медбрат Бен повернулся к Эвансу за подтверждением. Эванс кивнул. Медбрат нырнул обратно, и дверь за ним медленно закрылась.

Эванс повернулся ко мне.

– Так что, миз Блейк, похоже, что вы зря спешили.

Я пожала плечами:

– Мне казалось, что сейчас мы будем завалены трупами-каннибалами. – Я улыбнулась. – Иногда очень приятно бывает ошибиться.

Мы все переглянулись, улыбаясь. Напряжение покинуло каждого. Бернардо засмеялся нервным смехом, который иногда бывает, когда минует близкая опасность или пуля пролетит мимо.

– Я очень рад, что вы на этот раз ошиблись, миз Блейк, – сказал Эванс.

– Я тоже рада, – согласилась я.

– Присоединяюсь, – сказал Бернардо.

– И я тоже доволен, – произнес Рамирес, – но разочарован, что ты тоже, оказывается, не идеальна.