Алексей Атеев - Код розенкрейцеров

Что же он делает? Зачем?! Неужели он, всегда гордившийся своей выдержкой и твердостью духа, настолько малодушен… Что, собственно, произошло? Залез женщине в сумку? Да не ерунда ли это? Кто осмелится назвать его вором? Но ведь назвали! А как же честь? Он опять встал, подошел к окну, глянул на улицу. Вот идут люди. Может быть, среди них те, кто видел его позор, запомнил лицо. Завтра они будут показывать на него, тыкать пальцем, ехидно улыбаться, гневно плевать вслед… Он обесчещен. И смыть позор можно лишь одним.

Коломенцев снова взял ремень в руки, сделал петлю, приладил ее на шею. В тот момент, когда он возился с ремнем, ладонь нащупала под рубашкой, на теле, нечто, о чем он совсем забыл. Коломенцев расстегнул рубашку и достал крестик. Золото тускло сверкнуло на ладони. Маменькин крестик… Невольная слеза застлала глаза. Увидятся ли они там?.. Вряд ли. Самоубийство – великий грех. Никогда не был особенно религиозен, но крест носил в память о матери. Может, лучше снять его? Ведь маменька не одобрила бы подобного поведения. Нет! Пусть крестик останется с ним.

И снова сомнения закрались в душу. То ли он делает? Не ведет ли себя нелепо и безрассудно? Плевать! Ведь решил же! Или он – не мужчина?

Коломенцев вновь залез на табурет, зацепил ремень за крюк и попытался накинуть петлю на шею. Ремень был короток. Этого еще недоставало. Придется подложить что-нибудь под ноги. Но что?

Он тоскливо осмотрелся. Только книги… Три-четыре увесистых тома… Потом резко толкнет их ногой, и готово. Какие же книги взять? Пушкина? Кощунство! Достоевского? Более подходяще. Дальше, Мопассана. Туда его, мерзавца. Ага. Вот Бердяев. Сгодится. И, взгромоздившись на трех китов, больше всего занимавших умы русской интеллигенции, Коломенцев выпрямился во весь гренадерский рост. И накинул петлю на шею.

Он замер и попытался осмыслить свои ощущения. Ощущения были вполне обычные в подобной ситуации. Умирать не хотелось. Он представил себя, болтающегося посреди комнаты с вывалившимся синим языком, и содрогнулся. Как гадко! Рот наполнился слюной, нестерпимо захотелось в уборную.

О господи! ТОЛЬКО ЭТОГО еще не хватало! И почему он не выпил стакан водки? Было бы легче умирать. Но не спускаться же снова? Или… Или прекратить эти глупости и жить. Жить!!!

Неожиданно собрание сочинений потрясателей основ русской интеллигенции зашаталось и поползло в сторону.

Коломенцев почувствовал, как почва уходит из-под ног. Но не страх и не ужас посетили его в сию роковую минуту, а досада, что так и не удалось повеситься по всем правилам, основательно и неторопливо.

Понадеялся на незыблемость классиков, а они и подвели.

Нужно было все-таки притащить из кухни столик.

Однако дело было не только в классиках. Раздался треск. Крюк, за который был зацеплен ремень, оборвался вместе с частью потолка, и Коломенцев с грохотом рухнул на пол, больно ударившись задом о табурет.

Все было кончено. К прежнему позору прибавился новый.

Неудачливый самоубийца кое-как поднялся и, держась за поясницу, поплелся к кровати. Даже такого простого дела он не смог осуществить.

С полчаса потомок славного купечества пребывал в прострации. Ни мыслей, ни действий… Все оказалось еще хуже, чем он представлял. На новую попытку уже не было сил, да и удастся ли она? Очевидно, высшая сила не желает его смерти. Во всяком случае, именно сейчас.

Коломенцев повернул голову, обозревая разгром, учиненный им. Книги разбросаны по полу, табурет валяется вверх ножками, крюк от люстры вместе с изрядным куском гипса лежит среди книг, весь пол усыпан штукатуркой.

Неожиданно для себя Коломенцев рассмеялся мелким истерическим смешком. Действительно, комично. Предел идиотизма. Не в силах оставаться больше среди учиненного разгрома, почтенный мукомол кое-как привел себя в порядок и поспешно покинул место несостоявшейся казни.

После ухода непонятного человека, представившегося Игорем Степановичем Коломенцевым, Катя Десантова, по мужу Гриценко, вернулась к приготовлению борща. Скоро должны прийти с работы муж и братец. Оба – мастера покушать… Однако процесс почему-то перестал ладиться.

Она машинально шинковала капусту и неожиданно порезала палец. В сердцах отшвырнув нож, Катя выбежала из кухни в ванную, открыла воду, подставила под нее палец. Тонкая струйка холодной воды смывала сочащуюся кровь. Розовато-ржавые капли падали на белую эмаль ванны и стекали в водосток.

Почему лезут в ее жизнь, почему суются?! Когда все кончится? Вот и сейчас, этот странный дед. Он сразу показался ей не тем, за кого себя выдает. Не потребовалось даже глубоко входить в его разум, чтобы понять это. Праздное любопытство совмещалось с некоей тайной, которую он держал глубоко в недрах сознания. Он не знал о Даре, но располагал какой-то информацией, имеющей отношение к ней – Кате, а значит, и к Дару.

Он назвал фамилию – Пеликан. По-видимому, он имеет в виду того старика. Знакомого Аглаи. Выпытывал что-то. Похоже, и сам толком не представлял, что именно. Ладно, с ним она разберется. Труднее всего иметь дело с теми, кого совсем не знаешь, видишь в первый раз, но она попробует. Только нужна боль. Это хорошо, что она порезала палец. Но этого мало. Он почти не болит.

Катя кинулась на кухню, схватила нож и что есть силы полоснула им по тыльной стороне ладони. Кровь хлынула из глубокого пореза намного сильнее, чем из пальца. Все равно не то. Зажимая рану второй рукой, она достала из стенного шкафчика пузырек со спиртом. Потом разжала ладонь, постаралась как можно шире раздвинуть края раны и обильно полила ее спиртом.

Острая боль пронзила все существо.

Щелк! Включился Дар?

Она увидела старика Коломенцева, бредущего по тротуару. На мгновение Дар стал неуправляем – Коломенцев резко шарахнулся на проезжую часть и чуть не угодил под колеса грузовика. Спокойно, спокойно… Она вовсе не собирается лишать его жизни, просто хочет крепко напугать.

Теперь Катя видела мир уже глазами Коломенцева. Булочная. Длинная очередь. Ну, дед! Зря ты лезешь в чужую жизнь.

В чужую жизнь залезать так же нехорошо, как и в чужую сумку. На первых порах испытываешь как бы удовольствие, а потом…

Боль в ладони стала стихать, и Катя снова полила рану спиртом. Картинка то расплывалась, то вновь четко концентрировалась. Катя чувствовала: скоро связь между ними прервется, но это и не страшно. Так-так. Его поймали. Ага. Муки совести. А она еще их усилит.

Ему нестерпимо стыдно. Отлично. Будешь знать! Теперь дальше. Иди домой. Мучайся, страдай.

Она всегда удивлялась этому состоянию собственной раздвоенности. Вот сидит на краю ванны и смотрит, как кровь медленно стекает с ладони, и в то же время находится внутри разума этого старика. Она немножко покопалась в его мозгах, не такой уж он и плохой, однако жалеть его не стоит. Ведь он ее не жалел. Пускай не нарочно, но все же.