Алексей Атеев - Демоны ночи

– Кто явился?

– Ну, как бы во сне. Мужик в майке голубенькой, видом на уголовника похожий, и говорит: «Этот Пашеко твой, так называемый коллега, заказал тебя».

У Павла ноги вдруг стали ватными, во рту пересохло, а в глазах заплясали огненные точки. Он, сам того не сознавая, опустился в продавленное кресло.

– Ты, говорит, ему дорогу в светлое будущее заслоняешь.

Сердце в груди Павла бухало, как молот, дышать стало трудно. Он бессмысленно шевелил губами, словно рыба, выброшенная на песок.

– Третий день не пью, – обреченно сообщил Поручик Голицын. – Глюки, видать, начались. Сейчас бы стаканчик. Ты случайно не принес? Да если и принес, разве Людка пропустит. Так вот. Этот, в майке, ехидно так улыбается и… – тут больной, казалось, смутился и стал мять в ладони край простыни, – и хвостом из-за спины мне машет, поигрывает эдак, словно сытый кот. Черт, значит… Понял, как!

– Я… мне… – попытался что-то сказать Павел.

– …А потом опять и говорит, – не обращая внимания на лепет Павла, продолжил Поручик Голицын, – говорит, значит… Я, говорит, тебя, бедолага, приберу… И не потому, что ты мне так шибко нужен. Ты и так мой давным-давно. А вот другие мне надобны. Они за собой целый ручеек приведут, а то и речку. И тут я вспомнил про свою папку, которую тебе дал. Где она, кстати?

– Д… д…дома л…лежит.

– Ты чего-то, Пашеко, заикаться стал… Знаешь об этом? Хорошо. Ты папку-то береги… В ней вся суть.

Павел не стал дожидаться продолжения. Он вскочил с кресла и бросился из комнаты.

– Как он там? – спросила Людмила. – А ты чего такой бледный?

– Бредит, – шепотом сообщил Павел.

– Не про чертей, часом, рассказывает?

– Про них.

– Ну, все! Чумовоз нужно вызывать, и в шизарню. Он уже лежал в «Белых столбах» с делирием. Может, ему налить чуток, как думаешь? Клин клином…

Но Павел в данную минуту оказался не способен давать рекомендации. Он оделся с максимальной поспешностью, на какую был способен, и покинул территорию беды.

Он несся по пустынным переулкам, пересекал потоки транспорта в неположенных местах, спускался в переполненное метро и никак не мог отделаться от ощущения, что его преследует этот тип в майке. Только дома на любимой тахте Павел как будто пришел в себя.

– Если кто будет звонить и спрашивать… – сказал он матери. – Хоть кто! Хоть Лилька!!! Меня нет дома! Ты поняла?!

С утра голова была тяжелая, словно он вчера изрядно перебрал. Павел поправил здоровье с помощью крепкого кофе, плотно позавтракал яичницей с колбасой и стал собираться на работу. Тут он вспомнил про неведомого географа, достал визитку и набрал номер. К телефону долго никто не подходил, потом надтреснутый голос, не поймешь, мужской или женский, спросил: кого нужно? Павел сказал кого. На другом конце провода крикнули: «Бурышкин, вас к телефону!»

– Кто спрашивает? – услышал Павел сочный баритон.

Он назвался.

– Приезжайте к назначенному часу, – с начальственными нотками произнес баритон. – Адрес у вас имеется. Дом найдете без труда. Жду. И прошу не опаздывать.

А не послать ли неведомого Никифора Митрофановича к такой-то матери? – размышлял Павел. – Что это еще за хрен с горы?! Разговаривает как барин с посыльным. С другой стороны, почему бы и не сходить? Мало ли кто кому не нравится. Он вспомнил слова ответсека про «последнего из могикан». Познакомиться с подобной личностью будет не вредно.

Дом, в котором проживал почетный член Монгольской академии, Павел отыскал без труда, но был чрезвычайно удивлен его внешним видом. Фасад смотрелся еще куда ни шло, но со стороны двора дом выглядел так, будто подвергся артиллерийско-минометному обстрелу. Штукатурка местами обвалилась, обнажив добротную кирпичную кладку, часть стекол была выбита, и проемы прикрыты кусками жести или затянуты полиэтиленовой пленкой. В таких местах обычно гнездятся бомжи и беспризорные дети. Подъезд производил столь же жуткое впечатление, поскольку, несомненно, служил в качестве общественного туалета для москвичей и гостей столицы, а граффити на его стенах можно было вполне выставлять в качестве образцов современной живописи, скажем, в музее Гуггенхейма.

Павел поднялся на третий этаж и остановился перед сто лет не крашенной дверью, снабженной древним почтовым ящиком с наклеенными на него колонтитулами давнишних советских газет, ныне частично не существующих. Тут же имелась табличка с длинным перечнем жильцов квартиры. Некоторые фамилии были вычеркнуты или замазаны чернилами.

«Н.М. Бурышкин, – прочел Павел. – Звонить один раз». И он позвонил.

Дверь открыли почти сразу, словно ждали.

– Здравствуйте, – услышал Павел из тьмы. – Вы Мерзлов? Проходите, пожалуйста.

Он перешагнул порог и очутился в еле освещенном коридоре, уходящем куда-то в кромешный мрак.

Сейчас по башке треснут, испуганно подумал наш герой. Но опасения журналиста не оправдались. Впустивший его человек, не предлагая раздеваться, настойчиво потянул за рукав, отворил какую-то дверь, и Павел попал в залитую дневным светом огромную комнату.

– Снимайте вашу куртку, – пророкотал человек, – и давайте знакомиться. Бурышкин Никифор Митрофанович.

Представившись, Павел оглядел хозяина. Перед ним стоял высокий, крупный, пожилой мужчина, с почти коричневым, как видно, продубленным ветрами, мужественным лицом. Почти лысый череп, орлиный нос, глубоко упрятанные в черепную коробку глаза, мощные надбровные дуги с кустистыми бровями делали его похожим на старинного разбойника или испанского конкистадора. Глаза эти, глубокого янтарного цвета, сейчас снисходительно взирали на гостя.

Павел оробел.

– Значит, вы и есть Мерзликин? – строго спросил хозяин.

– Мерзлов, – поправил Павел.

– Прошу пардону. Обмишурился. Был у меня, знаете ли, один знакомый Мерзликин. Капитан дальнего плавания. Не ваш ли родственник?

– Я – Мерзлов, – вновь напомнил Павел.

– Ах, да. И слава богу. Этот Мерзликин плохо кончил. В сталинскую эпоху, году эдак в пятидесятом, пытался бежать на Запад. Для чего угнал рыболовецкий траулер. Дело происходило на Камчатке. Задержали, конечно… В нейтральных водах. Дали четвертак. Я с ним познакомился в Воркуте. Славный малый, между нами. Непоседа. Все ему на месте не сиделось. Пристрелили во время побега, на этот раз сухопутного. Чайку, кофейку?..

– Лучше кофе.

– Отлично. Я и сам предпочитаю кофе. Приготовлю по-турецки. Вы как, сладкий употребляете?

– Когда как, – промямлил Павел, сраженный наповал напором хозяина.

– Я на кухню, минут на пятнадцать, – сообщил Бурышкин, – а вы пока осмотрите мое логово. Здесь есть над чем полюбопытствовать.

Едва хозяин вышел, Павел стал с любопытством озираться. Помещение скорее напоминало захудалый музей, чем жилую комнату. Почему захудалый? Да потому, что здесь собрали всевозможный причудливый хлам, самого разного происхождения и назначения. На одной стене были представлены: шкура белого медведя, гарпун китобоя, акульи челюсти, чучело глухаря и кривая восточная сабля, на другой – коллекция тропических бабочек, верблюжье седло, древний проржавевший шлем, а рядом немецкая каска времен Первой мировой войны с шишаком, примерно в таком же состоянии, что и шлем… Имелись также кремневый карамултук, две причудливые маски, длиннейший, украшенный бисером чубук и корабельный штурвал. Но больше всего Павла поразили фотографии, которыми в изобилии были увешаны стены. У него глаза на лоб полезли.