Александр Варго - Кристмас

Женя неожиданно по-матерински чмокнула Бакунина в лоб:

– Ты же раскаялся, – она пристально посмотрела на Сергея. – Носил все в себе и мучился?

– Раскаялся, – он вымученно улыбнулся. – Только тем бомжам от этого не легче. Они жили своими маленькими заботами и, наверное, строили свои планы на будущее. Я только сейчас понял, что бродягами становятся не только алкаши и наркоманы. Бывает, сложится жизнь так, что исправить ничего нельзя. Как у нас сейчас. Кстати, те двое, что со мной «сверхлюдьми» пытались стать, уже в земле. Бог, наверное, наказал. А я на подходе. Даже если вдруг каким-то чудесным образом удастся отсюда выкарабкаться – точно в церковь пойду, покаюсь, а потом в ментовку сдамся.

Женя, напряженно покусывая ноготь, повернула к Сергею свое круглое миловидное лицо:

– Я тоже тебе расскажу, – чувствовалось, что эти слова даются девушке с большим трудом. – Я ухаживала за больной теткой, которую мать привезла в нашу квартиру. Она капризничала, как, наверное, и все больные люди. В принципе это ведь можно понять, если захотеть. А я не хотела. От тетки плохо пахло, ей надо было по расписанию давать таблетки. Короче, никакой личной жизни. Подружки бегут на дискотеку, а я работаю сиделкой. Потом пошли горшки, проблемы с памятью, зрением, слухом. Я стала желать ей смерти, а затем и вовсе помогла отправиться на тот свет: не дала нужное лекарство, не вызвала «неотложку».

Сергей хотел сказать что-то успокаивающее, но передумал. Не то время и место.

– Самое интересное, – продолжала меланхолично Евгения, – что, когда она умерла, мне стало не хватать этого привычного графика жизни. Мне не надо было ни о ком заботиться, и я мучилась от этого. Когда выкидывали на свалку теткино старье, эти несчастные коробочки с пилюлями, я незаметно спрятала ее старые очки. Потом украдкой доставала их, рассматривала и плакала. Вот такие дела.

Бакунин повернул голову и увидел, что у Жени из глаз покатились слезинки.

– Я вижу, ты тоже сильно переживаешь, – сказал Сергей. – Но что сделано, то сделано, время вспять не повернуть. Надо жить с этим дальше.

Он обнял девушку, и она доверчиво прижалась к нему.

Смотрю на потолок. Тело снова ломит, скручивает так, что хочется лезть на стенку. Только вот сил, чтобы лезть на эту самую стенку, нет. В бессильной ярости кусаю и грызу губы, подбородок уже весь в крови. Жду, когда дадут очередную дозу.

Сейчас я уже не могу с точностью сказать, когда этнограф и историк Арбузов Борис Николаевич стал законченным наркоманом. Одно могу утверждать точно – костлявое, бледное существо, которое лежит сейчас, скрючившись на этой кровати, завернутое в вонючие одеяла, не имеет ничего общего с человеком, который несколько лет назад приехал в эти места, чтобы подлечить близких…

В моменты просветления, когда заканчивается кратковременная эйфория после утоления «жажды», а момент ломок еще не настал, я вспоминаю свою семью. Милую, добрую Леночку с ее красивыми, музыкальными пальцами и вкусными губами. Когда перед лицом встает образ Верочки, ее наивные, трогательные глаза с длинными ресницами и ее звонкий заразительный смех, я вою от горя, царапая себе лицо в кровь. Они внизу, мои родные, и один бог знает, почему так все получилось.

Сегодня во сне я видел Пелагею Герасимовну. Она была одета во все белое, на голове тоже белый платок. Бабушка хитро улыбалась и куда-то шла, едва касаясь земли босыми ногами. Иногда она оборачивалась, маня меня пальцем. Я послушно шел за ней, внутренне понимая, что это плохой знак. Все знают, что, когда тебя зовет во сне умерший, это означает приближение смерти. Но мне почему-то не было страшно.

«ТЫ ПОМНИШЬ, КАКОЕ ЗАВТРА ЧИСЛО?» – слышу в голове ее голос, спокойный, но строгий.

Я киваю. Конечно, помню, ведь завтра Новый год. Как об этом можно забыть?!

«УХОДИ. ПОМОЛИСЬ ЗА СВОИХ РОДНЫХ И УХОДИ» – шепчет голос, и вдруг бабушка исчезает. Затем я вижу ослепительно-белый свет, и мир тонет в липкой пустоте.

Я открываю глаза, облизываю прокушенные губы. Шершавый язык срывает подсохшую корочку, и я ощущаю солоноватый привкус крови.

(Ты помнишь, какое завтра число…)

31 декабря. 200… 2008 года. Я застонал, извиваясь на кровати.

В черном сознании каким-то непостижимом образом сверкнул проблеск, который, словно комета в безлунном небе, прочертил:

Идол Смерти.

Я лежал, комкая провонявшие мочой одеяла, повторяя про себя как заклинание:

«Легенда. Легенда, которую рассказала Пелагея…»

Утром повалил густой и мокрый снег.

Сергей и Женя еще спали. Макс после разговора с мнимым инвалидом сел на стул возле окна и так просидел всю ночь, неотрывно глядя на улицу, заваленную снегом. К утру стоявшая перед ним пепельница была заполнена окурками до самых краев.

Борис, Андрей и Ангелина завтракали. Моченые яблоки, квашеная капуста, маринованный чеснок, копченая свинина – все было хаотично разбросано на столе в комнате бывшего патологоанатома Бориса. Глядя на него, уже никто не смог бы сказать, что пару часов назад этот человек играл роль умирающего инвалида с парализованными ногами и гниющей кожей.

– Как там наши голубки? – спросил он, с аппетитом обгладывая свиное ребрышко.

– Спят. Как иначе, если проворковали всю ночь, – доложил Аникеев-младший. – А этот Максим Фирсов после вашего разговора недельный план по куреву перевыполнил.

– Пускай покурит, на его месте у любого мозги будут пухнуть, – сказал Борис, вытирая руки и рот смятым полотенцем. – Перед ним сейчас дилемма, нравственный выбор. Гениально я придумал, куда там старине Шекспиру с его «Гамлетом». Вот ты, Андрюха, замочил бы своего старшего брательника, если бы приперло? – он посмотрел на бывшего участкового немигающим взглядом.

Тот покряхтел, помялся и ответил:

– Не знаю.

Главарь пришел в совершеннейший восторг. Он обнял Андрея и тихонько боднул его лбом:

– За что я тебя люблю, так это за честность. Ты у нас всегда такой был, в отца. Он был честный и принципиальный, а для прокурора эти качества опаснее саркомы легкого. Вот вам ирония судьбы: папа, заслуженный работник юстиции, – под гранитным памятником. А сынки сгноили не один десяток человек, а в кое-каких делах пользуются и его старыми связями. Сидят, едят копченую свининку, запивают коньячком и наслаждаются жизнью. Как говорил библейский царь Екклесиаст: «Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников».