Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма

Но вот еще одно усилие – и он припомнил все. Почти все. Он помнил до момента, когда его взяли в клещи, а дальше – провал. Травматическая амнезия, дело естественное. Впрочем, смотря что считать естественным.

Превозмогая боль, он повернул голову. В шее что-то хрустнуло, но не сломалось, а, скорее, встало на место. Челобитных открыл, что окружавшая его тьма не такая уж беспросветная: в дверные щели лился мертвящий свет молодой луны. Действительно – кто сказал, что оборотни нуждаются в полнолунии? Гибельное заблуждение.

Ликтор, должно быть, знает об этом куда больше.

Он пошевелился вновь, с предельной осторожностью. Боль пронзила его с головы до пят, но ее можно было вытерпеть; он даже ухитрился не застонать. Ряса, судя по всему, порвана в клочья. Оружия нет – Бог знает, в чьих руках оно оказалось. Удивительнее всего то, что он, похоже, не заработал на орехи вилами. Иначе никто бы его не вязал – вышвырнули бы за околицу на корм воронью.

Странное милосердие.

Загадочное.

Но не очень, если вдуматься.

Эти полулюди сочли, вероятно, что он еще может понадобиться – вот только для чего? Непостижимо, как им хватило ума для такой мысли. В глазах озверелого мужичья он не помнил даже искорки интеллекта. Значит, нашелся кто-то смекалистый и приказал не добивать пришлого гада, оставить его для дальнейшего употребления.

Может быть, у них приняты жертвоприношения?

Все может быть, но вряд ли.

Не похоже было, чтобы у этой публики имелись хоть какие внешние авторитеты, которым бы они поклонялись, пусть даже демонические. Само понятие религиозности было для них глубоко чуждо.

Авторитетов не было – за исключением… Ну да, догадаться нетрудно, можно было и сразу сообразить. Ушибленные мозги – вот причина тугодумства.

Пантелеймону сделалось предельно ясно, для кого его оставили жить.

Что последует и какая это будет жизнь, он пока представлял себе плохо. Но очевидно было, что ничего радостного в этой жизни не предвидится.

Хотя воспоминания о кратковременном пребывании в волчьей шкуре соблазняли, затягивали… И радость временами казалась возможной и легко достижимой.

Надо выбираться отсюда, вот что!

Он беспомощно осмотрелся: ничего подходящего. И жалкий свет пригас: луна укрылась за тучей. Делая над собой сверхъестественные усилия, Челобитных приступил к разработке затекших членов. Медленно, по дюйму, по градусу он увеличивал объем движений в крупных суставах – плечевых, локтевых, тазобедренных и коленных, которые, как выяснилось, черти ломали, да не доломали.

Пальцев он по-прежнему не чувствовал и очень надеялся, что кровообращение в них остановилось не настолько, чтобы ткани омертвели. Если это случилось, то все его старания бесполезны.

Снова чуть посветлело; Пантелеймон к тому моменту успел чуть передвинуться, и угол обзора изменился. Он приметил, как в трех шагах, возле стены что-то тускло, еле-еле блеснуло.

Коса!

Коса, приставленная к стенке. И чему в ней блестеть – уму непостижимо. Здешние хозяева таковы, что лезвие должно быть почерневшим, изъеденным ржавчиной… как рельс.

Дался ему этот чертов рельс! Черт надоумил его созывать сход!

Не богохульствуй, строго одернул себя Челобитных. То Бог, ибо намерение было благим. Немедленно в голове зазвучал насмешливый голос Ликтора, напоминавший, куда приводят благие намерения. И далее этот же голос поведал о том, что если благие намерения приводят в ад, то не приводят ли в рай – намерения дурные? И не разбойнику ли Иисус пообещал этот рай… ну, все в обычной для Ликтора манере рассуждать, в духе его толкования библейских текстов.

Протодьякон ужаснулся: ведь Ликтора не было рядом. Это звучали его собственные мысли. Наверняка в них повинна отрава, которая медленно, но верно изменяла его сознание.

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй мя. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».

Твердя молитвы и гоня от себя скверну, протодьякон, извиваясь наподобие червяка, начал медленно подаваться в направлении косы. Бог знает, сколько времени на это ушло, но вот он у цели.

Стиснув оставшиеся зубы и почти не дыша, стараясь не уронить инструмент, он изловчился и улегся запястьями на лезвие. От напряжения на лбу у него снова выступили крупные капли – на сей раз – холодного пота. Осторожно, но настойчиво он принялся водить по острию веревками.

Луна ушла, и вот уже воцарился настоящий мрак.

Пантелеймон лежал и тяжело дышал, иногда – со всхлипами. День выдался богатым на сюрпризы: он попадал в разные переделки, но простые русские мужички отметелили его так, как не удавалось самым свирепым воинам Аллаха!

Зрение, еще недавно затуманенное, и слух, тоже нарушенный, вернулись к нему в полной мере. Вот с обонянием были проблемы, но это пустяки. Слуха было достаточно, чтобы Челобитных различил шаги: кто-то приближался к сараю.

Залязгал замок, загремела цепь.

Зрения хватило, чтобы различить в дверном проеме одного из давешних мужиков. Тот, против ожидания, входить не стал, а только распахнул дверь настежь и посторонился. Челобитных понял, кого увидит сейчас.

Ясное дело: он сам все испортил, заговорив перед толпой о Ликторе. Расправившись с протодьяконом, народ гуртом повалил проведать благодетеля – не вышло ли с ним какой беды.

Их опасения подтвердились, беда вышла!

Пантелеймон представил, как бабы спустились в подпол, как причитали и голосили над бесчувственным телом. Хотя нет, навряд ли они голосили. Скорее всего, молча и деловито распутали лиходея, привели в чувство, накормили-обогрели. Тот, конечно, не остался в долгу… отплатил, должно быть, добрым самаритянам щедрой порцией яда…

Знакомая медвежья фигура возникла в дверном проеме.

– Посвети, – коротко приказал Ликтор.

Мужик с комичной суетливостью зажег фонарь.

В его свете Ликтор выглядел весьма зловеще: лицо, освещенное красноватым светом и словно зависшее над землей, ибо все остальное по-прежнему терялось в темноте.

– Подай сюда. Свободен, ступай. В избу ступай, не вздумай околачиваться под дверью. Здесь дело тонкое, оно посторонних не терпит.

Мужик прорычал нечто, что при желании можно было истолковать как «помилуйте, как можно». Он испарился, будто его и не было.

С приподнятым фонарем Ликтор шагнул внутрь. На лбу его поблескивала здоровенная гуля. Обнаружив Пантелеймона, Ликтор осклабился.

– Все ж таки ты полный дурак, – изрек он с торжеством.

Протодьякон молчал.

Ему не нужно было прикидываться, будто глаза у него закрыты: щелки оставались столь узкими, что очень нелегко было заключить, смотрит он или лежит в изнеможении, смежив веки.