Дмитрий Черкасов - Благословенная тьма

Иногда из домов выбегали объятые огнем фигурки, чтобы почти сразу же замертво упасть на дороге.

«Как бы сюда не перемахнуло», – озабоченно подумал о пламени Пантелеймон.

Он вошел в ликторову избу уже по-хозяйски, как к себе домой. Да, в общем-то, другого дома у него здесь и не было.

Осмотрелся, возвел очи горе.

Отбросил ненужную больше косу, полез наверх.

Ликтор не обманул: зелье нашлось быстро.

Прихватив коробку и шприц, Челобитных вышел на свежий воздух. Правда, назвать этот воздух свежим мог разве что сумасшедший, но Пантелеймон считал иначе. Он достал из кармана оберег, связал перерезанный шнурок и надел себе на шею поверх крестильного крестика.

Потом протодьякон поджег избу Ликтора.

После этого набрал полный шприц раствора, засучил рукав. Вену нашел сразу – их этому специально учили – ситуации бывали разные, иногда приходилось вводить себе антидоты, а то и наркоту, чтобы сойти за своего среди иноверцев или каких-нибудь дьяволистов.

«Во славу Господа», – произнес Пантелеймон про себя, ничуть не усомнившись в уместности этой формулировки.

Сколько же доз он набрал?

Сколько колол ему Ликтор?

Сколько доз вообще можно вводить зараз?

Об этом Пантелеймон не имел ни малейшего представления.

Конечно, можно было бы справиться в файлах, хотя он не помнил, чтобы там на сей счет сообщалось что-либо определенное.

Все индивидуально.

Кроме того, во-первых, было уже поздно – ликторов дом пылал, как факел, а во-вторых, протодьякон ощущал полное безразличие к дозировке.

На время, однако, он задался вопросом: а почему?

Жить надоело?

Нет, ни в коем случае.

Хочется навсегда остаться оборотнем-волком?

На этот счет у него не было твердой уверенности. Пожалуй, что нет.

Хотя, пожалуй, что… да.

Постепенно он с неудовольствием признал, что полагается на оберег. В соломенном чучелке сосредоточилось его упование на спасение. Крест был забыт . Осознав этот факт, Челобитных испытал сосущее чувство. Он что-то делает не так. Так не должно быть!

Он превращается в язычника! Он поклоняется бездушному идолу, он предает ради него Спасителя. Но… «кто душу свою хочет спасти, тот ее потеряет». Не так ли сказано Спасителем?

Значит, надо потерять душу, чтобы спастись. Надо совершить смертный грех .

Ликторова отрава исправно творила свое дело, продолжая кипеть в сердце и растекаться по всем органам и членам. Иудина философия Ликтора уверенно одерживала верх над иррациональной простотой Евангелия.

Протодьякон претерпевал истинное оборотничество, его третью форму, о которой не говорилось ни в одном трактате.

В любом случае, его помыслы и намерения чисты.

Он сжег деревню из лучших побуждений. Лучшей участи для этих несчастных, нежели очищение огнем, нельзя было и придумать.

Из лучших же побуждений он намерен сделать и то, что задумал. Ибо, в противном случае, ему не выйти к отряду Ликтора, который вот-вот придет к мнению, что леса ему мало, что нет никакого смысла ограничиваться тайгой. И тогда волчье полчище рванет в Крошкино, а оттуда – в Бирюзово, потом – в Иркутск… и так далее.

Оно бы и ничего, но стая примется действовать по своему усмотрению, а это недопустимо!

Ясно, как день, что Ликтор в конечном счете натаскивал стаю для похода – хоть на того же Виссариона.

А что?! Вполне правдоподобная мысль. И вполне по Писанию: кто расставляет сеть, тот сам будет уловлен сетью.

Да черт с ним, с Виссарионом, Инквизитор заслужил и худшую долю. Но стая не ограничится Виссарионом. Под угрозу будет поставлена вся Секретная Православная Служба, а дальше…

В общем, протодьякон продолжал служить на благо Отечества.

Игла вошла в вену, Пантелеймон ввел ее, даже не глядя. Затем надавил на поршень и перегнал в себя весь раствор до последней капли.

Ночь!

Теперь это была настоящая, живая ночь, а не мрачная неподвижная и беззвучная мгла. Истинная ночь, наполненная шорохами, ароматами, вздохами ветра, шелестом листвы, сиянием внезапно ожившей луны.

Луна засияла обновленным светом, который казался не отраженным, а ее собственным, насыщенным серебром.

Понеслись по небу рваные черные облака, игравшие друг с дружкой в догонялки и не успевавшие до выигрыша сохранить форму. Они любились друг с дружкой, они сливались – сочетались браком и тут же расставались, распадались…

Рассекая широкой грудью высокие травы, волк мчался по направлению к лесу. На шее у него ошейником натянулась тесьма, оберег-чучелко мотался из стороны в сторону.

Лес манил волка, казался ему родным домом.

Еще волк испытывал сильный голод.

Его пищей были демоны, которых в здешних местах было хоть пруд пруди. Ведьмы, русалки, лешие, кикиморы и просто привидения, злобные и каверзные духи – вот что могло насытить его.

Конечно, желанна была и обычная плоть. Хоть и не хлебом единым, но все-таки пластические материалы нужны – они пойдут на кости, мускулы, шерсть…

Годилась любая плоть – животная и человеческая.

Но людей здесь больше быть не могло, волк помнил об этом. Людей пожрал другой едок – ненасытное пламя.

Он не заметил, как очутился в глухой тайге, – не отследил людским умом, но бессознательно отметил волчьим нюхом. Отовсюду струились сигналы-позывные, и волк умел их различать, наделенный способностью улавливать чувства и мысли живой твари, будь то скотина или человек. Он впитывал птичье, оленье, медвежье, мышиное разумение, однако искал иного – волчьего, подобного своему.

И быстро нашел, уловил его, подобное слабому запаху, на который теперь безошибочно шел.

Где-то впереди были свои .

Не простые, обычные волки, а именно свои, ему под стать.

Отряд покойного Ликтора. Эмиссары Инквизиции, ушедшие в Благословленную Тьму.

Он лязгнул зубами: никакого человеческого рта!

Доза слишком большая, чтобы осталось время на промежуточные стадии превращения.

Стоп! Что-то справа.

Волк сделал стойку, замер с поднятой лапой, повел ушами. Да вот же оно, махонькое привиденьице, еще совсем дитя, клубится над ежевикой… Не видное обычному зрению, но вполне отчетливое для глаза вервольфа.

Со стороны могло показаться, что волк хапнул пустоту. Облачко же на деле забилось в его зубах, затрепетало. «Добрый выйдет волчонок», – подумал волк, разжимая челюсти и ощущая, как в жилах его разливается непривычное еще блаженство. Призрак безвольным трупиком покоился на земле и постепенно густел, обретая форму. Обозначился хрупкий пока еще скелет, который быстро обрастал мясом, и вот уже застучало живое – живое ?! – сердце, побежали соки, капнула с мелких зубов первая слюна.

Волк не стал дожидаться, пока новоявленный волчонок оживет и встанет на ноги. Никуда он теперь не денется. Встанет и без него, и возьмет след, и вольется в стаю!