Максим Макаренков - Дни стужи [litres]

Раньше такое умение называли телепатией.

Слухач открыл глаза и наклонился к столу. Взяв остро заточенный карандаш, начал писать ровным, убористым почерком.

Закончив принимать сообщение, подошел к двери и, открыв ее, выглянул в коридор.

– Старшому. Срочно, – сказал он, протягивая дежурному листок бумаги.

Квартировал Старшой тут же, при штабе, в небольшом двухэтажном домике, первый этаж которого переоборудовали в зал для особо важных совещаний, а второй занимала семья Старшого. Дети его давно уже выросли, и сейчас в просторных комнатах он обитал вдвоем с женой, которую до сих пор любил до безумия и жутко ревновал без всякого на то основания, из-за чего в доме время от времени происходили бурные сцены, служившие развлечением для всего штаба.

Вестовой открыл дверь в теплую темную прихожую первого этажа. Напротив – двустворчатые двери в зал, слева – дверь поменьше, за которой небольшая квадратная прихожая и лестница на второй этаж. Тихо ступая по скрипучим ступеням, вестовой поднялся и молча кивнул на дверь во внутренние комнаты, спрашивая у дежурившего на площадке адъютанта Старшого, можно ли войти.

– Важное что? – спросил тот, хотя и так понимал: будь какая рутина, не стали бы в глухую ночь Старшого будить.

И тут же махнул рукой:

– Тихо только, спят они.

На самом деле Старшой уже поднялся. Многолетняя привычка спать по-звериному чутко въелась в плоть и кровь, Старшой просыпался от малейшего звука, выпадавшего из привычной картины, хотя мог спокойно дрыхнуть в комнате отдыха караульной смены под богатырский храп своих молодцев.

Вестового он встретил на пороге, шепотом спросив: «Стряслось чего?»

Тот молча протянул листок.

Быстро прочитав несколько строчек текста, Старшой беззвучно выругался и приказал адъютанту:

– Сани запрягай, конвой обычный. На всякий случай две спецгруппы в полной выкладке – в режим готовности. Отдыхать посменно, быть готовым к выступлению по команде.

Застегивая полушубок и опоясываясь широким ремнем, он еле слышно выражал свое негодование:

– Быть готовым. К выступлению. Куда выступать-то, раздери их? Ах, как погано. И ведь скажи они раньше, уже ведь перевезли бы. Засекретились умники. Особый, в бога и угодников, приказ.

Он ждал этого сообщения, ждал и боялся. Не за себя. За людей и за то дело, которому отдавал всю свою жизнь и жизнь семьи.

За последние пару лет Особый приказ Патриархии, с одной стороны, и с другой – Служба Охраны все чаще ставили порубежников, сил которых и так не хватало, в положение обычных исполнителей. Их просто бросали на ликвидацию опасных участков, даже не оповещая о причинах произошедшего. Разведка порубежников делала, что могла, но… Старшой ненавидел подковерные карьерные войны, а сейчас разразилась именно такая. Страшно не хватало агентов и осведомителей среди конкурентов, но, черт побери, он занимался тем, чем был должен – обеспечивал безопасность рубежей.

И вот чуть не проглядел то, что творилось прямо у него под носом. К счастью, Особый приказ Патриархии решил-таки, что совсем уж держать их за дураков не стоит, и скупо поделился информацией, от которой Старшой взвыл, вызвал начальника разведки и устроил такой разнос, какого не помнили старожилы.

Теперь Старшой понимал, почему так глупо использовали резервы порубежников. Хотя издавна сложилось так, что именно они обладали наиболее разветвленной сетью застав, мощной централизованной службой связи и мобильными, хорошо подготовленными боевыми группами во всех уголках республики.

О том, что один из предметов , потенциально могущих представлять опасность, вкупе с несколькими другими, находится в Ярославле, ему сообщили лишь несколько дней назад. Инок Особого приказа говорил, пряча глаза, явно чувствуя себя не в своей тарелке, и Старшой во время разговора не раз спрашивал себя – почему? Ответ ему очень не нравился. Особенно после того, как он спросил напрямую, а что ж они сами не известят своего засекреченного хранителя? Отчего не перевезут предмет в хранилища Патриархии, где, по слухам, запечатанные и тщательно охраняемые, собраны запретные книги, амулеты и другие вещи, за обладание которыми многие маги отдали бы не то что руку, а половину жизни – все равно потом с помощью запретной вещи обратно заберут отданное.

На что инок, почувствовав себя окончательно преотвратно, честно ответил, что его дело – передать просьбу, которая, говоря по совести, даже распоряжением не является. Поскольку исходит от отца Сергия, начальника Особого приказа, и с вышестоящим руководством не согласована.

После этого известия Старшой грустно присвистнул и вызвал вестового.

Еще несколько дней потеряли, пока организовали приезд ярославского порубежника в Москву – отправлять гонца напрямую из Москвы не решились, использовать слухача – тем более.

Поскольку, как теперь понимал Старшой, о возможном предательстве где-то наверху знали, а вот где, кто, как, зачем – ни малейшего понятия никто не имел. Потому и смотрели в разных службах честные служаки вроде Старшого и отца Сергия на всех косо и не доверяли никому, даже самим себе. Думали, что сумеют переиграть врага в одиночку.

Не переиграли.

Голову прострелила огненная игла боли, Старшой заорал, складываясь пополам. Рядом орали, обхватив головы руками, вестовой и адъютант.

Игла взорвалась ослепительными вспышками и нарастающим грохотом – кто-то в голове лупил в великанские барабаны так, что Старшому казалось – череп лопнет изнутри.

Каким-то чудом ему удалось подняться на четвереньки и ухватить за рукав адъютанта. Тот вис тряпичной куклой, глаза парня заливала кровь из лопнувших сосудов, зрачки закатились.

Толку от него не было, и помочь ему было тоже нечем.

Старшой пополз к выходу.

Неожиданно барабаны в голове поутихли, стали чуть слышным рокотом, будто кто-то приглушил звук.

Старшой знал, кто. В дело вступили ведуны. Им удалось отбить первую атаку через тонкие миры, порубежники по уставу заняли оборону, дежурные группы следят за передовыми рубежами.

«Или уже ведут бой», – подумал Старшой и прислушался.

В этот момент раздались тугие хлопки взрывов.

Штаб атаковали.

Стас слетел с кровати, заорав:

– Иван, тревога!

Перед глазами до сих пор плавали разноцветные пятна, в ушах звенело. Кто-то нанес мощнейший удар через тонкий мир, и жив Стас остался только потому, что били по кому-то другому, да оберег помог. Секира Перуна до сих пор горела на коже. Но досталось наверняка всем, кто способен чувствовать происходящее в тонких мирах. Если уж он, обычный вояка, почуял, то что говорить о знающих.

Пошатываясь и потирая глаза, он ввалился в столовую. Иван был уже там. Побледневший, очень сосредоточенный, он сидел с закрытыми глазами на полу. Услышав друга, поднял руку – подожди.