Максим Макаренков - Дни стужи [litres]

– Словом, Шаман много знает, но не говорит, а пытаться вытрясти из него то, что он не хочет, дело бесполезное, – подвел итог Иван.

– И того, что сказал, достаточно. – Хмель окончательно выветрился, и Стас вспоминал то, с чем сталкивался еще на службе и что слышал от порубежников уже после ухода в отставку. Все это складывалось в картину, от которой волосы на загривке вставали дыбом.

– Я тут еще вот что подумал… – продолжил Иван. Он наколол на вилку рыжик и теперь помахивал ею, как дирижерской палочкой. – Я б на месте убиенного Загорцева непременно тайничок имел.

– Вот и я о том же подумал. Но у нас даже наметок нет, с чего поиски начать. Наверняка спрятал он его умеючи. Поди пойми – где? – Стас тоже схрумкал рыжик и обвел глазами стол, выбирая, что бы еще сжевать.

– А вот тут нам может помочь наш старый знакомый господин Необъятный, – хмыкнул Иван. – Хоть друзьями они и не были, но он мог быть хотя бы в курсе его личной жизни. Сплетников в Управлении всегда хватало. Как я понимаю, кроме Столярова, родни у покойного здесь не было. Так что будем искать через службу.

– А еще, – и Стас нацелил вилку на друга, – надо попросить Необъятного добыть что-то из личных вещей покойного. А еще лучше – волосы или ногти. Ну да, ты знаешь.

– Я? Не-не-не, – выставил ладони Иван, – не хочу я с этой дрянью связываться!

Стас проникновенно заглянул другу в глаза.

– Ваня, ты же понимаешь, что надо?

– Знаешь, друг мой, утро вечера мудренее, – сменил тему Иван. – Давай-ка собираться да поедем домой. Поспать нам с тобой надо, потом поразмыслим.

И, похлопав друга по плечу, Иван полез из-за стола.

Легкие крытые сани бесшумно скользили по хорошо наезженному Ярославскому тракту. Стылая белая луна повисла на небе, и такими же белыми, холодными пристальными глазами смотрели на Землю редкие зимние звезды. Стас узнал бы возницу, но Стас сидел в уютной «Заставе» и, хотя мысли его были беспокойны, в целом благодушествовал.

Ярославский порубежник, подвозивший утром Хромого, о своем случайном попутчике сейчас не думал. Зорко поглядывал по сторонам, время от времени слушал себя и обереги. Не нравилась ему ночная, второпях организованная поездка, но уж больно срочной была весть, которую следовало сообщить ярославцам. Что за весть, в точности он не знал и сам, но за просто так инока в черном полушубке гонять бы не стали.

Игорь покосился на возок.

Молчаливый парень лишь пожал ему руку, залезая внутрь, да обронил: «Дело срочное, сам понимаешь. Погнали».

Игорь понимал. А потому попросил пару сопровождающих, которые сейчас и сидели в возке вместе с иноком, да поменял лошадей, которых он запряг сегодня днем, снова на полозов. Этой скотинке холод не помеха, а кони пусть отдохнут на московских харчах. Оставалось только надеяться, что трем бывалым порубежникам хватит сноровки и удачи отбиться, случись что. Да и иноки, если верить тому, что он слышал, тоже не лаптем щи хлебают.

Ярославль был городом тихим. И до События, и после. Из тех городов, где ничего явного , шумного и скандального, такого, чтоб дерьмо на полстраны летело, не случалось. Ярославль всегда был крепким, основательным, внешне сонным и неторопливым.

Такой и народ в нем жил. На рожон не лез, но и своего никому отдавать не собирался. В состав Московии ярославцы вошли сами, крепко подумав, прикинув все «за» и «против», веско обозначив свое положение – опять же неявно, негромко, но так, что местное купечество одобрительно кивнуло.

Порубежники ярославские дело свое тоже знали туго, а местные ведуны, казалось, вышли из дремучих доисторических времен, когда самые страшные сказки были правдой.

Сейчас город спал. Луна выстудила позолоту церковных куполов, затянула морозными узорами окна добротных купеческих домов и покосившихся окраинных изб, лунные блики посверкивали в осколках разбитых стекол заброшенных многоэтажек, так и оставшихся мертвыми остовами после События.

В одном из осевших, но крепких еще домов, укрытым за крепким, хоть и давно не крашенным забором, оторвал голову от подушки грузный старик.

В спальне было душновато, но старик любил тепло и топил на совесть, дров не жалел. Никто ему не перечил, ведь он давно жил бобылем. Была у него кошка, но кошки они тепло почище людей любят. Вскинулся неожиданно легко, ловко, хотя дурной вяжущий сон не отпускал, давил сердце.

«К чему ж сон-то такой? – подумал старик, нащупывая ногами обрезанные валенки. – Да мало ли к чему?» – он усмехнулся.

После того, что он за эти долгие годы наворотил, хорошо, что вообще спит.

Беспокойство не отпускало, и старик прошаркал в комнату, которую шутя называл залом, затеплил свечу и опустился на колени возле тяжелого сундука. Провел рукой в старческих темных пятнах по крышке и, закряхтев, сдвинул его в сторону. Привычно провел пальцами по половице, нажал на одну. Щелкнув, деревяшка отошла в сторону. В углублении лежал длинный сверток.

Облегченно вздохнув, хозяин дома поставил половицу на место и уперся в угол сундука.

Тонко звякнуло оконное стекло, и старик увидел, как морозный узор разбегается по стене, как нарастает белая шуба на потолке, становится белым, очень ярким пламя свечи. Ему стало казаться, что воздух режет горло.

Он попытался вдохнуть, но не смог. Мороз сковал ледяными тисками голову, даже мысли сделались хрупкими и колкими, комната поплыла в темноту, а пламя свечи сделалось невыносимо холодным и темным…

В выстуженное помещение вошли двое.

Один остался у дверей, второй широкими шагами прошел через комнату. Он двигался легко, руки в тонких кожаных перчатках словно не чувствовали холода. Длинные прямые каштановые волосы скрывали большую часть лица. Лишь виднелась между прядями мертвенно-бледная кожа да поблескивали в свете почти угасшей свечи глаза. Непонятно, какого они были цвета. То серые, то вдруг черные… менялись они, как зимняя ночь к утру.

Дышал он ровно и спокойно, но с губ его не срывался парок дыхания.

Присев на корточки возле сдвинутого сундука, гость одним ударом выбил половицу и вытащил сверток. Не разворачивая, сунул за пазуху и встал. Взметнулись полы черного пальто, и человек быстро вышел из комнаты. За ним последовал его молчаливый спутник, чьи очертания скрывали густые ночные тени.

Затрещав, погасла свеча.

Снег громко похрустывал под ногами ночного патруля. В Ярославле патрули обходили не только купеческие кварталы и границы нехороших мест, но и окраины. Повелось это с тех времен, когда глухие ярославские леса снова подступили вплотную к городу, и после захода солнца на улицах стало небезопасно. Особенно тяжело было в первые зимы, когда из леса пошли стучать по домам плакунцы, а на перекрестках встали снежные двойники, подстерегая запоздавших ездоков. Окраины пустели, семейные перебирались поближе к центру или уезжали – в деревни, в другие города, куда глаза глядят. Но дома недолго оставались пустыми – как бывало всегда и везде, на место уехавших потянулся лихой люд.