Александр Бушков - Степной ужас [сборник litres]

Очухался – и тут же опять провалился в беспамятство, да не простое – с долгим бредом и долгими видениями. Шесть дней меня так колотило, врачи одно время думали, что мне конец, но потом случился перелом в моем унылом состоянии, я даже немного опамятовался – и врачи меня стали готовить ко второй операции (все до одного осколки удалось вынуть только в ходе третьей). Тем временем случилась Победа, а я и не знал…

Так вот, девушка-из-леса ко мне приходила, в точности такая, как я ее помнил, в том же платье, с тем же ожерельем, разве что выглядела отнюдь не веселой – беспокоилась обо мне. На сей раз то ли она говорила по-русски, то ли я каким-то чудом освоил ее язык, и мы всякий раз долго разговаривали. И Мохнатик приходил, тоже долго просиживал у моей койки, разговаривал.

Только это, я уже тогда не сомневался, были всё же чисто бредовые видения. Так ко мне, пока я валялся в беспамятстве, самые разные люди приходили на долгие разговоры – и Майя, девушка моя, ждавшая с войны, и отец с матерью, и довоенные одноклассники, и мертвый Тарас, и еще трое погибших сослуживцев, и один раз, представьте себе, сам товарищ Сталин. Медсестрички потом рассказывали, что я их в эти дни чуточку пугал: многие в бреду мечутся, кричат, рвутся куда-то, так что держать приходится, повязки норовят сорвать, добавляя хлопот санитаркам. А я все время лежал смирнехонько, как та лялечка, тупо уставясь в потолок, шевелил губами, словно разговаривал с кем-то, кому в палате неоткуда взяться, и длилось это часами. Причем я потом ни единого словечка так и не вспомнил из тех разговоров, всё ушло вместе с бредом…

Но лучше расскажу о том, что было после войны.

Выписали меня через полтора месяца, годного без ограничений, без всякой инвалидности, разве что к двум красным нашивкам добавилась третья, желтая [6] Красная нашивка на груди означала легкое ранение, желтая – тяжелое. . И угодил я вскоре под первую волну массовой демобилизации, чему был страшно рад: побаивался, что оставят в кадрах, а кадровым мне становиться никак не хотелось, страшно тянуло на прежнюю дорогу.

Получилось! До призыва я успел закончить первый курс факультета иностранных языков нашего областного пединститута и теперь без особых хлопот восстановился осенью на втором. Были у меня способности к языкам, еще в школе «немка» говорила, она в свое время и убедила на иняз поступать. Конечно, поначалу пришлось трудненько, многое я подзабыл, да и отвык от учебы. А особых поблажек мне как фронтовику никто не делал. Таких, как я, в институте хватало, иные с «иконостасом» почище моего, некоторые изрядно покалеченные, кто без глаза, кто без руки. Наоборот, качали головами, если случалась какая промашка, говорили укоризненно, что я, как зрелый человек, фронтовик, должен зеленой молодежи пример подавать, а я вот…

Но я старался. Получил диплом и всю остальную жизнь, до пенсии, преподавал немецкий. Это сейчас в школах форменное бабье царство, а в первые лет двадцать после войны очень много было мужчин-учителей.

Так вот… Лет через десять после войны как-то незаметно родилось и оформилось постоянное хобби. Правда, такого слова тогда и не знали, говорили «увлечение» или «мой конек». У превеликого множества людей были самые разные увлечения, это считалось обычным делом – мало ли у кого какое… Люди без увлечения даже смотрелись чуточку странновато, да…

Увлечение было такое: я задался целью отыскать язык, на котором девушка и Мохнатик говорили. Что было не так уж сложно: в Европе все же не сотня языков. В выходной (далеко не каждый, увлечение мое не имело ничего общего с фанатизмом) приходил в областную библиотеку, брал учебники разных языков, а то и книги на иностранных языках, штудировал вдумчиво, искал соответствия…

Немецкий отпал сразу, как и польский, без копания в книгах и словарях. Немецкий, если можно так сказать, твердый, как и все скандинавские, как фламандский, – а у нее язык был именно что мягкий, с преобладанием гласных. И ничего похожего на польское «пшеканье». Быстро отпали чешский, словацкий, сербский и хорватский (собственно говоря, это один и тот же язык, только сербы пишут кириллицей, а хорваты латиницей). Французский… Тоже обошлось без штудирования книг. Во-первых, французский у нас в институте изучался как второй язык, во-вторых, достаточно было вдумчивого знакомства с русской классикой – там попадается много слов и фраз на французском, у Льва Толстого особенно. Не английский – твердоват, уж никак не зубодробительный венгерский. Румынский и греческий чуточку похожи, но именно что чуточку. Более всего ее язык напоминал итальянский – но все же, пожалуй, не он.

И так далее и тому подобное… Понемногу отпадал один язык за другим. И года через четыре я мог с полной на то уверенностью сказать: языка, на котором она говорила, в Европе нет. Во всяком случае, в современной Европе.

Вот такой получился результат, точнее, отсутствие результатов. Разве что, когда ни одного «неосвоенного» европейского языка не осталось, первое время ощущалась этакая легонькая пустота – привык за эти годы регулярно ходить в читальный зал, обкладываться там книгами и погружаться…

А параллельно частенько задумывался над другим вопросом: кто она такая?

Уж никак не нечистая сила (в которую я как-то не особенно и верю). Нечистая сила, если верить всему, что о ней написано, главным образом вредит или уж мелко пакостит, а тут было совсем другое. Уж безусловно, не человек – или, я так выразился бы, не вполне человек. Люди такого не умеют, да и мир, куда я ненадолго попал, уж никак не наш, какой-то другой – один Мохнатик чего стоит.

Кто? А вот поди докопайся. Нет таких обширных энциклопедий, позволивших бы ее отыскать. Ну, предположим, есть капитальнейший двухтомник «Мифы народов мира», вон он, на полке. Но по каким ключевым словам прикажете искать? «Странная лесная девушка», «Целительница из леса»? Не получится. Нет таких широкоупотребительных терминов. А просто читать книги о разной европейской небывальщине – задача неподъемная, очень уж их много.

Лесная фея? Это уже теплее. Почитал я и о них. Но ни разу не попадалось ничего хоть отдаленно похожего на мою таинственную незнакомку из загадочного леса. Иногда похоже, но не то, не то…

Есть еще одна гипотеза, почерпнутая прямиком из фантастики. Фантастику я еще до войны читал: Трублаини, Беляев, Казанцев, Адамов, «Аэлита» и «Гиперболоид», подшивки журналов «Всемирный следопыт» и «Мир приключений» – отец выписывал… И после войны читал регулярно, покупал, было и есть такое увлечение. В конце шестидесятых покатился книжный дефицит, и фантастика из свободной продажи исчезла, но у меня, так уж вышло, был блат в большом книжном магазине: у заведующей обе дочки у меня учились с четвертого по десятый, очень она хотела, чтобы они хорошо знали иностранный язык. Так что у меня была возможность приобретать новинки с черного хода. Ну, а потом и на прилавках появилось что душе угодно.