Александр Бушков - Степной ужас [сборник litres]

Со всех сторон к нему сбежались партизаны и скоро заняли позицию. Очень выгодная была позиция. С той стороны, откуда только и могли нагрянуть колчаковцы, к деревне примыкала тайга километра в полтора шириной, а дальше версты на три тянулось почти голое место, равнина с редкими соснами. У крайних деревьев, в тайге, Ануфрий своих и расположил по обе стороны дороги.

Примерно через полчаса показались колчаковцы. Полевой бинокль у Ануфрия был хороший, восьмикратный французского производства, с германского фронта привезенный, так что он быстро определил силы противника. Казачья полусотня примерно два взвода солдат на повозках. У Ануфрия было человек тридцать пеших (о партизанской коннице чуть погодя), а колчаковцев оказалась чуть ли не сотня. Но падать духом не следовало – схватиться предстояло отнюдь не в чистом поле, так что численное превосходство противника тому ничем помочь не могло. Атаковать он мог только в лоб, по равнине, где колчаки для укрывшихся за деревьями партизан были как на ладони. Расклад для боя в таких вот условиях давно известен: атакующий теряет втрое больше обороняющегося. На одной из повозок Ануфрий высмотрел «максим», но для укрывшихся в тайге он не так уж и опасен. У наших тоже был «максим», и лежал за ним человек умелый – Петьша Седых, двоюродный брат моего отца, два года провоевавший как раз в пулеметной команде. Лент, правда, имелось только три, но Петьша дело знал и попусту жечь патроны не стал бы.

Изготовились. Не доезжая до тайги примерно километра, колчаковцы остановились. И поступили грамотно: казаки спешились, отдав лошадей коноводам, солдаты попрыгали с повозок и цепями двинулись к крайним деревьям – явно уже знали, что с нашими будет справиться не так просто, как с соседями. Да и видели, как мальчишка ускакал из той деревни – он говорил, что его заметили, стреляли вслед, но он был уже далеко…

Офицеров у них было два. Казачий есаул, усач в зрелых годах, несомненно, был фронтовиком – вперед не лез, шел в третьей, последней цепи. Пехотный поручик выглядел сопляк сопляком, похоже, из «скороспелых» (у Колчака «скороспелых» офицеров было много, иногда из поручиков в полковники прыгали). Этот, судя по ухваткам, вообще был недавним студентиком или что-то вроде того – сначала по-дурацки выскочил перед первой цепью, как будто это была не настоящая война, где таких выбивают в первую очередь, а красивое батальное полотно. Судя по жестам, есаул на него цыкнул в голос, и сопляк проворно убрался во вторую цепь.

Шагали они медленно, сторожко – ну явно догадывались, что наши уже предупреждены. Ануфрий прикинул, как будет действовать: когда подойдут на дистанцию прицельного убойного выстрела, прикажет Парамону снять из штуцера есаула, а потом и сопляка. Оставшись без офицеров, они, конечно, не пустятся наутек, но задор подрастеряют. Вообще-то, если у них найдется опытный солдат-фронтовик, может и принять команду, как порой бывало на войне, но все равно это не то – оставшееся без офицеров подразделение всегда уверенность в себе изрядно потеряет…

Они уже прошли примерно половину расстояния, отделявшего их от крайних деревьев. Еще немного – и можно будет валить есаула. Парамон стрелял отлично, белку в глаз не бил, но и охулки на руку не клал. Еще немного, и можно давать ему команду…

Тут со стороны колчаковцев послышалось гулкое механическое тарахтенье, и за их спинами, на дороге, показался броневик.

Никто не оглянулся – значит, с самого начала о нем знали. Мальчишка о нем ни словечком не упомянул, а ведь никогда в жизни не видывал этакое чудо-юдо, обязательно сказал бы. Значит, не видел. Надо полагать, ускакал до того, как броневик вошел в деревню, – приотстал, то ли останавливался для мелкого ремонта, то ли еще что…

Ситуация внезапно изменилась самым решительным образом – и отнюдь не в пользу наших, совсем наоборот…

Броневик ничуть не походил на пулеметный двухбашенный «Остин» английской конструкции, такой, с которого Ленин держал речь перед встречающими на Финляндском вокзале. Был гораздо больше – этакий здоровенный гроб на колесах, длинная коробка. Башенки у него не имелось, никакое дуло не торчало, но хотя такие на позициях встречались гораздо реже «Остинов», Ануфрий знал: из заднего броневого листа торчит кургузая трехдюймовка. Вроде бы такие придумали и клепали на Путиловском заводе в Питере, но сейчас эти подробности не имели никакого значения. Чтобы стрелять, он поступал как тачанка – подъезжал поближе и поворачивался задом. Угол обстрела, конечно, ограничен, но это сейчас неважно…

Броневик, особенно пушечный, в то время был самым серьезным и страшным оружием пехоты. Броня, про меркам Отечественной, хлипкая, но и винтовочные, и пулеметные пули (собственно, это было одно и то же) ее не брали, а гранаты тогда были только осколочные, против броневика опять-таки бесполезные, да и не было у партизан гранат. Справиться с броневиком могла только пушка – но откуда она у наших?

Человеческая мысль – быстрее любой молнии. И в голове у Ануфрия вихрем вмиг пронеслись самые разные мысли…

Что колчаковцы собираются предпринять, было предельно ясно. Прекрасно знали, что могут встретить серьезное сопротивление в центре партизанского движения, и продумали все заранее. Броневик подъедет совсем близко, развернется и примется лупить прямой наводкой, и поделать с ним ничего невозможно. Вояки достаточно опытные, чтобы не тащить сюда фугасные снаряды, от которых мало проку против засевших в тайге людей. Наверняка у них там шрапнель. Свинцовая метель хлестанет меж деревьев, принеся гораздо больше урона, чем винтовочная пальба. В любом случае придется отступать. Пускать в ход конную засаду будет рано – и чем обернется отступление под беглым пушечным огнем, сказать нельзя. Не так уж и много поместится в броневик снарядов – ну, с дюжину. Но очень уж подозрительно выглядит одна из повозок. На ней с самого начала не было солдат – лежит какой-то груз, прикрытый брезентом. Остальные повозки остались рядом с казачьими конями, а эта катит следом за наступающими цепями, возница, примеряясь к их движению, пустил лошадей шагом. Ох, сердце чует, что там снаряды. Крепенько же они решили за нас взяться… Очень паскудный расклад…

И тут же пришла другая мысль…

Ануфрий, здешний уроженец, сызмальства знал, на что Парамон способен и что порой проделывал. Числилось среди его умений и такое… Однажды, еще в царские времена, еще до войны, из-за чего-то Парамон крепенько повздорил с Африканом Балызиным. И многозначительно так бросил, уходя: «Попомнишь…» А Балызин был человек норовистый, не трусливый, себе на уме. Другой, зная Парамона, испугался бы или в крайнем случае закручинился бы, но только не он. Сказал потом соседу: «Кто ж спорит, знает Парамон что-то такое. Только об меня зубы обломает, где сядет, там и слезет…»