Эрика-Джейн Уотерс - Песнь призрачного леса [litres]

– И что собирается делать Джесс, ты не знаешь?

– Я на его месте приняла бы такие условия.

– Но он никого не убивал! – кричу я. Может, если все время повторять это достаточно громко, удастся хоть себя убедить?

– Ш-ш-ш, сестру разбудишь. – Она устремляет взор в конец коридора.

– Ты что, тоже ему… не веришь?! – Умоляю, скажи, что веришь. У-мо-ля-ю!

Мама опускает веки. Измученная старуха, древняя, как сама Земля…

– Не знаю. Честно, не знаю. Ни одной матери в мире нелегко поверить, что ее сын способен на такое. Но Джесс давно отбился от моих рук. Мы не были близки. В нем много злости. И мало самоконтроля.

Да. Держать себя в руках он не мастер. Кеннет шепнет что-то на ухо – и Джесс слетает с катушек. Как струна внутри лопается. И тогда уж лупит, не глядя, наносит удар за ударом. Головой об пол бьет.

В нашем детстве, до папиной смерти, брат был другим. Мягким, ласковым. Даже нежным. Чаще я обижала его, чем он меня. Одно из моих ранних воспоминаний: сижу на крыльце нашего старого дома и горько плачу: коленку ободрала, а Джесс обнимает меня за плечи и дует туда, где жжет. А теперь, много позже, к этой картинке добавилась другая. Я ее, правда, не видела, но стряхнуть с себя не в состоянии: руки Джесса сжимают рукоятку молотка. Зрачки расширены. Боёк по дуге опускается со свистом.

Охватываю виски ладонями, слезы текут сами собой – жгучие, горькие, неудержимые. Я рыдаю о Джессе, но и о себе тоже, обо всех и обо всем, что потеряла и продолжаю терять, терять… Папина гибель образовала в нашей жизни зияющую брешь. Чего теперь ждать от Джессова заключения?

Мама встает со стула, подходит и садится рядом. Обвивает меня руками. Дает выплакаться до конца. Не пытается успокоить, утешить, не говорит: все, мол, образуется, ибо знает – не образуется. Мы можем только напрячься и пройти сквозь неминуемое вместе.

И я вижу: в ее глазах тоже блестят слезы, и понимаю: эти слезы не о Джессе и даже не о ней самой, а обо мне, о моем страдании. Я обнимаю ее крепко-крепко и долго не отпускаю. Я помню, что обещала Джессу оставить в покое скрипку, но созна ю , сидя вот так вот с мамой: есть на свете вещи поважней обещаний.

Этой ночью мне не до сна: ерзаю, ворочаюсь с боку на бок много часов подряд в мучительных мыслях о Джессе. Как он там, что с ним. Когда же наконец отключаюсь, сразу приходит Черный Человек и сжимает, сжимает мне горло своей ледяной рукой. Лицо его периодически меняется: иногда надо мной вдруг нависает брат – с той же страшной ненавистью в глазах. Дважды я просыпаюсь от кашля и удушья, отчаянно пытаясь глотнуть воздуха. После второго раза прекращаю попытки задремать. Выбираюсь из постели и тихонько одеваюсь. Меня колотит, хотя в комнате не холодно. Топаю в гостиную, натягиваю теннисные туфли, дрожащими пальцами завязываю шнурки. Мама и Хани ровно посапывают в кроватях. Я выскальзываю за дверь прямо в объятия теплой весенней ночи.

Нельзя больше сидеть сложа руки и ждать, пока скрипка найдет меня сама, никак нельзя. Нельзя больше позволять нерешимости и страху преграждать мне дорогу к истине, способной вернуть домой Джесса. К ответам на главные вопросы. Нельзя, мечась в постели, воевать с ночными кошмарами, когда он, вероятно, воюет со своими, гораздо более серьезными, на другом конце города, и отнюдь не на уютной кровати.

Папа свою задачу выполнил – теперь мой черед. Я все время отвлекалась на Сару и Седара, но сейчас на первом месте должен стоять Джесс. Надо вызволить его из темницы до приговора. И у меня нет для этого иного инструмента, кроме папиной скрипки.

Мелодию скрипки донесла до меня сосновая роща – значит, там и надо искать, больше ничего в голову не приходит. Сейчас два часа ночи, лес темен как смоль, воздух затхл и липок. От каждого моего движения врассыпную с дорожки бросаются всякие мелкие существа. Невесомые крылья хлопают по лицу и волосам. Сердце бьется часто-часто, кровь шумит в висках гулче, чем шуршат шаги по мягкой упругой земле.

Есть от чего пугаться, но места для страха в душе не осталось – по крайней мере, для страха перед рощей и ее тайнами. Сейчас я боюсь только одного – навеки потерять Джесса.

Завожу песню – первую, что приходит на ум, «Могила не удержит меня» [49], и рассчитываю ею приманить скрипку. Слова как будто набухают в лесной ночи, заполняют ее до краев, и по спине у меня рассыпаются крупные мурашки.

Эта песня – о Воскресении и Жизни Вечной, но у меня она выходит как будто о папиной скрипке: ее не заглушить, даже если закопать глубоко под землю или утопить в озере! Самозабвенно оглашаю окрестности этой гордой вестью – пусть разбудит, пусть созовет всех до единого призраков, живущих среди деревьев.

Я дважды успеваю допеть до конца и начать в третий раз, когда наконец заветный инструмент отзывается, наплывает на мой голос своим густым протяжным покрывалом. Я вздрагиваю, но, не колеблясь, устремляюсь дальше в глубь леса. Иду на звук.

Лунный свет просачивается сквозь кроны причудливыми фрагментами, легкими пятнами и ртутью расплывается по темной земле. Скрипка играет, играет, играет без конца, и я уже не сомневаюсь, я уже ощущаю почти физически, как сонм лесных привидений облекается плотью вокруг меня.

Мелодия же крепнет, набирает силу, и вот она уже доходит до исступления, неистовствует так же, как в ночь, когда папа вызвал дух того бедного старика. В ночь, когда мне открылось, на что способна музыка. Ускоряю шаг вслед за нею, потом перехожу на бег, несусь сломя голову между мощными стволами, нимало не заботясь даже о том, чтоб не растянуться плашмя. Стволы эти – лишь безмолвные черные колонны, препятствия на пути между мною и скрипкой.

В конце концов все мышцы начинают пылать огнем, дыхание совсем сбивается, но я, спотыкаясь, ломлюсь вперед, ноги, как заколдованные, продолжают отбивать гулкий ритм. А скрипке не терпится, скрипка подгоняет, скрипка тянет меня за собой.

И внезапно далеко-далеко впереди сквозь мрак пробивается свет. Наконец вырываюсь из-под сени леса на открытое пространство, где луна своим огромным отражением растягивается по глади озера. Небосвод усеян тысячами звезд – после непроницаемой тьмы в чащобе это зрелище кажется волшебным. Падаю коленями на влажную траву. Грудь вздымается навстречу запахам плесени и стоячей воды, душистой прибрежной зелени и гниющих листьев.

Здесь погиб папа, здесь его фургон скатился с дороги, ударился об воду и убил в этом столкновении своего водителя. Здесь, как принято считать, сгинула, утонула, нашла вечное упокоение в глубинах сумрачных вод его скрипка.