Эрика-Джейн Уотерс - Песнь призрачного леса [litres]

Но музыка не стихла, она по-прежнему стучится в сердце, неумолимо рвется, хочет перетечь внутрь меня. Поднимаюсь на ноги. Мускулы все еще как вата и притом горят. Бреду вдоль всей длинной окружности озера к автотрассе – туда, где причал и лодочная станция. Вода заливается в теннисные туфли, каждый новый шаг дается тяжелее. В конце концов добираюсь до пристани, измученная, но счастливая, даже в каком-то ликовании. Снимаю обувь и носки разом – пусть сушатся – и босиком устремляюсь вперед по пирсу, сфокусировав взгляд на самом центре водоема, где лунный свет всего ярче и откуда, судя по всему, как раз струится скрипичный напев.

Он пронзает меня, заполняет до краев, я хорошо его знаю, хотя не слышала уже четыре года. Его не найдешь ни на «Спотифай» [51], ни даже на ветхом виниловом диске, забытом в чьем-нибудь старом чулане. Его никогда не записывали ни на пленку, ни на цифру. Его даже не исполняли нигде. Нигде в мире, кроме как под крышей нашего дома.

Это – одна из папиных композиций. Кажется, последняя, предсмертная. Слушать ее спокойно, без эмоций, невозможно. Думаю, даже у Джима навернулись бы слезы. Но у папы, когда он играл ее, было такое выражение лица, что уж лучше бы плакал. Совершенно невыносимая, немыслимая, гремучая смесь скорби, тоски и бешенства. В самые последние дни пред гибелью отец повторял эту песню без слов как заведенный – снова и снова, и снова. Как правило, уходил в рощу, но иногда его я заставала с ней и в гостиной. В таких случаях он вскидывал на меня взор, но словно бы не видел, его слишком далеко уносило ураганом эмоций, мне тогда недоступных.

Теперь, оставшись без папы, я лучше понимаю этот мотив. Теперь он эхом отдается и в моей груди. Если бы можно было дистиллировать, сжать боль от потери самого любимого человека на свете в одну-единственную песню, она звучала бы именно так: с досадой, отчаянием и еще с ощущением… словно тебя предали. Интересно, кого же утратил в этом мире сам папа, чтобы сочинить такое?

Теперь нет никаких сомнений – скрипка здесь, на дне озера, ждет, когда я освобожу ее. Отец привел меня сюда – прямо к ней. Поднимаюсь на цыпочки, раздеваюсь до белья. Меня еще потряхивает от усталости, но сейчас это уже не имеет никакого значения.

Ныряю так, как он учил меня еще в младенчестве, и рыбкой погружаюсь на мутную глубину. Сила инерции от толчка о причал сразу уносит меня далеко-далеко от берега, и только там выстреливаю головой, как поплавком, на поверхность – набрать воздуха. Скрипка играет. Ее плач все ближе, уже так близко, что металлические струны, кажется, вибрируют прямо по коже. Рассекаю воду четкими, стремительными гребками, продвигаюсь все ближе к середине озера, плыву уже как будто не по нему, а прямо по душераздирающим нотам. И вот в точке кульминации, когда самая высокая из них зависает, перышком трепеща на ветру, опять ухожу вниз, к самому дну. Глаза открыты, но без толку – кругом, естественно, темень. Отталкиваюсь и отталкиваюсь сильными ударами ног, опускаюсь глубже, глубже…

И наконец упираюсь в дно. Пальцы уходят сразу в вязкую песчаную взвесь. Принимаюсь шарить круго́м в поисках скрипки, но руки натыкаются только на сгустки ила, водоросли и камни (по крайней мере, так кажется на ощупь). Но я не оставляю стараний, пока легкие не оказываются на грани взрыва, а сознание – отключения. Тогда приходится волей-неволей резко оттолкнуться от грунта и ракетой взлететь вверх, навстречу луне.

Вырвавшись на поверхность, делаю алчный вдох, и музыка стихает. Не постепенно растворяется в природе, как раньше, а именно обрывается, будто кто-то штепсель из розетки выдернул. И вот тут-то ей на смену приходят привидения. Их шорохи, шепотки, беспорядочные, дружные, как лучи ночного светила, и в то же время одинокие, как оно само в темном небе, доносятся до меня с берега. Я почти разбираю отдельные слова – как сквозь радиопомехи. Духи – явно в тревоге. В смятении. Они взволнованы. А я, рассекая воды, внезапно осознаю, насколько утомилась и ослабла. Причал маячит страшно далеко, кажется, что в тысяче миль от меня.

Из нестройного хора призраков выбивается один особенный, медово-вкрадчивый, перекатистый баритон – голос, знакомый мне, как мой собственный. Улавливаю в нем одно лишь бархатистое « Шейди », но сразу плыву на зов, хоть каждый гребок и грозит стать последним. Пристань уже рядом, но силы почти оставляют меня, когда я явственно ощущаю – позади что-то есть . Там затаилось что-то безмолвное. Страшное.

Останавливаюсь. Резко оборачиваюсь. Успеваю уловить в серебристых водах легкое движение. А потом и тело. Длинная тяжелая масса медленно, зигзагами рассекает озеро. Сперва она представляется мне бесформенной, но затем лунный свет на миг отражается в двух черных глазах, и из горла моего вырывается вопль, он разносится по глади, эхом отражаясь от берегов.

Меня захлестывает паника. Лихорадочно пытаюсь припомнить все, что папа рассказывал об аллигаторах и о том, как от них защититься. Много лет мы часами напролет наблюдали за ними с пирса или с лодки. Мы рыбачим – они лениво дрейфуют мимо… Существуют четкие правила поведения на случай, если окажешься с этими милыми существами в одной стихии, но в данный момент я не в состоянии припомнить ни одно из них. Надо застыть на месте? Или уплывать как можно скорее? Сопротивляться или удирать?

В голове разом вертятся все когда-либо виденные мной ночные кошмары, где фигурировали эти твари: однажды приснилось, что я невесть как попала в болотистую топь, кишмя кишащую ими, и от суши меня отсекают не меньше сотни таких вот веселых ребят… В другом сне я ничего не подозреваю – иду берегом заросшего тиной пруда, а один из этих нежданно как выпрыгнет прямо на меня: пасть разинута, зубы сверкают… В третьем рептилия ухватила меня смертной хваткой, изогнулась и утащила за собой под воду. Все мое раннее детство прошло под знаком ночных страхов перед аллигаторами, и не было им конца.

Теперь оживший персонаж этих страхов, неумолимо и спокойно набирая скорость, движется прямо на меня, и инстинкт берет верх над разумом, заставляя измученные конечности толкать тело к берегу со всем доступным им проворством. Плыву прямо к причалу все быстрее, быстрее, быстрее, и вот он уже так близко, близко, близко…

Чудовище настигает меня и вцепляется мне в голень.

– Папа! – успеваю вскрикнуть отчаянно, и озеро смыкаются надо мной. Теперь направление другое – вниз, вниз, вниз, тьма гуще, гуще, гуще. Рот, недавно разинутый в последнем вопле, наполняется грязной затхлой водой. Проглатываю ее и пытаюсь задержать дыхание, но воздуха-то в легких не осталось. По сравнению с пламенем, пожирающим их, боль в икре – отдаленное и слабое покалывание! Я угасаю. Меня больше нет.