Александр Матюхин - Самая страшная книга 2022 [сборник litres]

– А ну, вставай, ирод! – произнесла женщина, нацеливая на Геннадия вилы. – Мы тебя как гостя приняли, приютили, а ты что творишь?

Гость медленно поднялся, развернулся грудью к старухе, поднял руки ладонями вверх в примиряющем жесте. Осклабился, обнажая неровные темные зубы. И то и другое тоже были перепачканы вишнево-темным.

– Тихо, мать, ты чего? – сказал он, делая осторожный шаг вперед. – Чего взъелась-то? Из-за козла? Так должна понимать, что мы зиму без мяса не протянем. А сойдет снег – сможешь новых купить. И не двух, больше. Будете с мальцом своим жить припеваючи, без базара. Гена Шмыга добро помнит. Ты вилы-то поставь обратно, не дури. Не шутка – опасная вещь.

– А я и не думала с тобой шутки шутить. Враз на вилы-то посажу, только вот сунься. Тут места глухие – не хватятся. А хватятся – так не сыщут. Да и не надо тебе, чтоб хватились.

Геннадий уставился на нее пристальным колким взглядом, сокрушенно покачал головой:

– Зря ты так, мать. С вилами на меня. Разве ж я вас обидел бы? Зачем же ты меня обижаешь?

Он сделал еще один шаг вперед, но Сан Сановна сердито его осадила:

– Не подходи, зараза! Убирайся отсюда подобру-поздорову. Ищи себе другое логово.

Геннадий криво ухмыльнулся.

– Уйду, мать, коли просишь. Навязываться не стану. Только не по понятиям как-то получается: живого человека на мороз как собаку выгонять. Не по-людски как-то. Мне ж с пустым брюхом не выжить. Дай хоть козу заберу, надо ж чего-то жрать в дороге.

– Много просишь, гость любезный, – ответила Сан Сановна. – Котомку с едой я тебе соберу, конечно, как собаку со двора гнать не буду. Но что ты с собой возьмешь – не тебе решать. Поселок ближайший недалече будет. Километров десять отсюда напрямки. Лед на реке давно уже установился – переправишься и дойдешь к вечеру.

– Увязну в глубоком снегу.

– Лыжи возьмешь – не увязнешь.

– Лихо расписала, мать. – Геннадий переступил с ноги на ногу. – Неужели прямо так вот и выставишь из хаты? Нехорошо как-то. Пацану вон своему пример нехороший подаешь.

Он кивнул в сторону двери, ведущей в избу. Сан Сановна оглянулась. Успела увидеть прикрытую дверь хлева, разгадать нехитрую уловку, а в следующий момент гость оказался рядом с ней, выскочил, как черт из кадушки. Баба Шура охнула, почувствовала, как сильным рывком выскользнули вилы из руки. А мгновение спустя в живот впилось острое, обжигающее ослепительно-белой болью.

Взгляд он почувствовал затылком, когда осторожно, чтобы не пораниться, облизывал с острия вил теплую еще, солоноватую влагу. Тело, получив, наконец, желаемое лакомство, пело туго натянутой струной. И вдруг шею и затылок будто пощекотало невидимыми пальцами. Геннадий резко оглянулся. У двери, вцепившись рукой в косяк, замер пацан. Белый овал лица словно плыл в дрожащем сумраке, в огромных, как плошки, глазах мерцало пламя свечи. Он не мигая смотрел на распростертое на полу тело старухи, стыдливо укутанное саваном мрака. Геннадий облизал губы, стер остатки крови со щек рукавом и медленно привстал.

– Баба… – одними губами прошептал малец и попятился.

– Тише, пацан, ты куда? – вкрадчиво произнес мужчина, протягивая к нему окровавленную ладонь. – Стой, мелкий!

Ванька замотал головой, шапка сползла набок и шлепнулась на пол. Мальчик дернулся и кинулся прочь в избу, в сенцы. Геннадий чертыхнулся сквозь зубы:

– Ч-черт! Куда ты собрался, мелкий? Все равно тебе бежать некуда.

Грохоча сапогами, вломился в избу, повернул голову к распахнутой из сенцов на улицу двери. Вышел на крыльцо и слегка зажмурился, глядя на тусклый свет занимавшегося утра. Мальчишка бежал прочь от избы, то и дело увязая в глубоком снегу, всхлипывал и взмахивал руками для равновесия. Как раненая пичуга, спасающаяся от старого кота. Геннадий криво усмехнулся, следя за его потугами к бегству. Он не спешил. Вернулся в кухню, пошарил возле печи в поисках топора. Не нашел. Повернулся к столу и вытащил из выдвижного скрипучего ящика нож, самый большой, какой был у бабки в доме. Попробовал подушечкой пальца остроту и коротко удовлетворенно кивнул. Лишь после этого сдернул с гвоздя свой тулуп, накинул и вышел из дома.

Погоня по глубокому снегу забавляла его. Он видел далеко впереди маячившую фигурку мальчика, неуклюже увязавшего в сугробах. Тот не бежал даже, а скорее плыл, оставляя в снегу неровную борозду. Геннадию было интересно, что же мальчишка задумал, как будет выкручиваться. Детская неловкая фигурка добежала-таки до соседней избы, обогнула ее и скрылась за поворотом.

– Давай, пацан! Поднажми! – хмыкнул мужчина, шагая по его следам.

Мысль о том, что сосунок придумал подстеречь его за углом избы, пришла в голову и тут же исчезла, когда он увидел, что борозда в снегу шла за угол вдоль стены и вдруг обрывалась, точно пацан взлетел. Однако разгадка обнаружилась сразу, как только он дошел до конца борозды и заметил лестницу, утонувшую в снежном покрове. Щенок влез на чердак по приставной лестнице, а потом оттолкнул ее в снег. Только вот чем ему помогут эти уловки?

– Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать! – громко хохотнул мужчина.

Лестницу он поднимать не стал, решил найти свой способ попасть в избу и тем самым удивить беглеца.

На чердаке пахло мышами и чем-то еще неприятным, что Ванька поначалу не смог определить, пока не понял, в чьем доме спрятался. А вспомнив, похолодел от нового страха. Вдруг баба Шура не ошиблась, думая, что непохороненный старик Бабурин станет упырем. Вдруг он и вправду стал? Вот учует живого человека в доме и полезет за ним на чердак. Как быть? Наружу нельзя и в доме оставаться страшно.

Он отполз подальше от чердачного окна, в которое так ловко нырнул, оттолкнув ногой приставную лестницу. Прислушался, сидя в сумраке на досках. Снаружи слышался хруст снега, тяжелое дыхание преследователя. Шаги остановились, и с улицы послышался веселый голос:

– Раз-два-три-четыре-пять, я иду тебя искать!

Снег захрустел снова, шаги удалились. Ванька остался в тишине, с гулким биением собственного сердца и частым дыханием. Слух обострился, он слышал далекое карканье вороны в лесу, даже мышиный шорох где-то под досками. Тело, разгоряченное бегом, теперь медленно остывало, и под одежду потихоньку пробирался холод. «А может, выпустить его, упыря этого? – пронзила его злая и отчаянная мысль. – Пусть он дядю Гену заест, а после его можно снова в доме закрыть, как баба Шура делала».

Где-то внизу раздался скрежет, потом громкий треск. Мальчик испуганно вскрикнул и тут же зажал рот ладошкой. Скрипнули доски под тяжелой поступью. Ванька огляделся по сторонам, ища спасения. Тусклый свет едва обозначал горы сена, припасенного дедом Степой когда-то давно для жившей у него раньше скотины. Под коньком крыши были положены жерди от ската до ската, на которых тоже лежало сено. К этим старым запасам вела небольшая лестница, приставленная к балке. Не раздумывая ни секунды больше, мальчик мышью метнулся к лестнице и взвился по ней наверх. Ступени сердито взвизгнули под ним, но выдержали вес детского тела. Колкое, пропитанное давней пылью сено обволокло его. Пыль забила ноздри и рот, защекотала в горле, в носу. Ванька прижал ладонь ко рту, боясь расчихаться и выдать себя. Он замер, прислушиваясь к поступи того, кто расхаживал внизу по избе деда Степана. Шаги остановились ненадолго, потом снова что-то заскрипело, заохало, звук приблизился. Крышка чердачного люка откинулась, грохнула о пол, поднимая клубы слежавшейся пыли. Ванька вздрогнул всем телом и тут же вцепился в балку руками, боясь свалиться вниз, прямо в лапы голодуши.