Александр Матюхин - Самая страшная книга 2022 [сборник litres]

Он пронзил Ваньку цепким оценивающим взглядом, поскреб задумчиво заросший темной щетиной подбородок и заметил:

– А ты любознательный, пацан. Не скучно тебе здесь вдвоем с бабушкой?

– Нет, – поспешно ответил Ваня, отчего-то испугавшись этого внезапного вопроса.

– Ванюшко, – встряла в разговор Сан Сановна, – идем-ко, пособишь мне во дворе.

– Может, лучше я? – Геннадий привстал со своего места.

– Не надо. Ванюшко знает, что делать, приноровился уже.

Ванька с заметным облегчением выскользнул из-за стола. Гость недовольно цыкнул зубом, по-волчьи окинув хозяев настороженным взглядом, и тоже неторопливо поднялся из-за стола.

– Нехорошо как-то сидеть, когда другие работают. Не по-людски, – сказал он. – С вами пойду. Вдруг тоже на что сгожусь.

В сенцах вкусно пахло яблоками, лежащими в коробе с сеном. И, пока все одевались, гость непринужденно выцепил одно и с хрустом надкусил. Пожевал задумчиво и вытащил еще одно про запас. Сан Сановна толкнула маленькую дверку, ведущую из сенцов в пристройку, куда на зиму переезжало небогатое хозяйство: коза, козел и десяток куриц с петухом. Ваня поспешил следом за бабушкой, опасаясь оставаться наедине с прожорливым гостем, но и тот не желал отставать и увязался следом.

Пока бабушка с внуком привычно трудились, насыпая корм для куриц, выкладывая в ясли сено для коз, Геннадий стоял в стороне, доедая яблоки, и с интересом наблюдал за ними. «Пособить вызвался, а сам – ничуть не шевелится, – думала Сан Сановна, украдкой поглядывая на мужчину. – Только и знает, что ест, голодуша чертов. Так и подъест все наши припасы, будь он неладен. Принесла его нелегкая в наши края. Как только добрался по снегу? Лагеря-то поди в десятках километров отсюда. А он, окаянный, теперь и не стронется никуда до весны. Будет отсиживаться. Ни зимой, ни по весне никто его искать-то уже не будет. Подумают, что околел в лесу, а он – вона, у нас зазимовал».

Геннадий, будто уловив некоторые из ее мыслей, оторвался от стены, которую подпирал, прошелся по хлеву, выцепил из гнезда пестрое куриное яичко и, стукнув о доску, запрокинул себе в глотку. Золотистый желток канул в разинутый рот как в бездну. Гость жадно облизнул губы и, перехватив серьезный внимательный взгляд мальчика, подмигнул. Ваня смутился, отвел глаза и подвинулся ближе к бабушке.

«Бабушка, а долго у нас еще дядя Гена гостить будет?» – спросил как-то шепотом Ваня. К тому моменту минуло три недели, как пришлый жил у них в доме. Зима уже вступила в полную силу, намела сугробов, установила лед на реке, застудила, завьюжила. «Да кто ж его знает, – шепотом ответила баба Шура, лежа рядом с внуком на кровати возле теплой печи. – Куды ему по такому-то снегу? Вона сколько навалило! Теперь уж пока не начнет сходить…» Она украдкой вздохнула, не слишком веря собственным словам. Никуда этот человек не спешил, а скорее хоронился от лишних глаз, и лучшего места, чем эта деревенька среди глухого леса, было не найти.

«Господи, дай мне один день, – вела Сан Сановна привычную неслышную беседу с Богом, одеваясь в плотном предрассветном сумраке. – О многом не прошу, лишь о дне сегодняшнем…» Из кухни доносилось шумное дыхание и похрапывание лихого гостя, будило тревогу в душе женщины. Нет у них с Ванюшкой иной защиты, кроме Господа. Лишь бы самим не оплошать. Баба Шура запалила свечу, накрыла стеклянным колпаком, и пламя сразу осмелело, вытянулось вверх и перестало дрожать. В окошки еще заглядывала ночь: синяя, ясная, глазастая, вооруженная тонким серпом молодого месяца. Сан Сановна повернулась к ней спиной и вышла в кухню, унося с собой трепетный свет свечи под стеклянной колбой.

Геннадий спал, раскинувшись на тюфяке. Одеяло сползло с груди, обнажив лик Богородицы, синеватый, будто живой в трепетном свете свечи. Рядом раскинула крылья птица, парила в такт сонному дыханию. Сан Сановна отвернулась, в красном углу затеплила лампадку перед иконой, перекрестилась: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас, грешных!» Отошла к печи, склонилась, выгребая остывшую золу, складывая в жерло новые дрова. Когда осмелевший огонь поднялся, заплясал на поленьях, испуская первые струйки тепла, баба Шура закрыла заслонку и тихонько направилась в сенцы, где ее встретила прохлада и острый запах антоновских яблок.

Кто-то тронул ее за руку в полумраке, и Сан Сановна испуганно вздрогнула.

– Ба, я с тобой! – услышала она шепот.

Ванюшко проснулся и прибежал следом за ней. Неуютно ему наедине с гостем оставаться.

– Идем, идем, Ванюшко! Одевайся, милое мое.

Мягкая темнота сарая пахла сеном и кисловатым запахом куриного помета. Сан Сановна поставила свечу на полочку возле двери и поманила кур:

– Тип-тип-типоньки!

Склонилась к корыту, насыпая зерна. Куры зашевелились, спрыгивая с насеста, подскочили к кормушке, торопливо выхватывая оттуда пищу. Баба Шура выпрямилась, озадаченно хмурясь.

– Ба, а где остальные куры и петька? – озвучил ее мысли правнук.

Она не спешила с ответом. Обошла хлев, заглянула в загон к козам. Нашла лишь ворох перьев и больше ничего. Страх погладил душу ледяной лапой, заставил поежиться.

– Видать, лиса озоровала, – ответила баба Шура.

– Лиса, что, их съела? – переспросил Ванька, и его голосок тревожно зазвенел.

– Да, милое мое, съела, проказница. Надо бы по свету глянуть, где она лаз подрыла, как пробралась.

Старые сказки, слышанные так давно, что в них не верилось, разом ожили в памяти. Сказки про тех, кто всегда оставался голодным, и этот голод вынуждал их есть без насыщения. Про ужасы, что чинили эти голодные, кочуя от места к месту, по лесам и болотам, от деревни к деревне, от дома к дому. Сан Сановна незаметно перекрестилась, гоня от себя дурные воспоминания. Прошла в глубину сарая, сняла со стены короткие широкие лыжи.

– Ну-ко, Ванюшко, пособи-ка мне, подержи свечу, – попросила правнука.

– Бабуль, а что это? Зачем?

– Лыжи. По снегу ходить и не проваливаться. – Сан Сановна проверила кожаные ремни, убедилась в их прочности.

– А куда ты пойдешь?

– Мы вместе пойдем, – ответила она шепотом. – На-ко вот, примеряй на ногу, я ремешок подтяну.

Ванька, затаив дыхание, смотрел, как бабушка регулирует ремни на широких лыжах, и сердце его стыло от неизвестной тревоги.

– А куда мы пойдем? – также шепотом спросил он.

– За реку. В поселок. Перейдем по льду и тем берегом добежим. До свету завтра выйдем, пока погода ясная стоит и неморозно. Только тихо! – она приложила палец к губам, призывая молчать, но Ванька и сам все понял.

Он проснулся от голода, болезненного сосущего ощущения, угнездившегося под нижними ребрами, тянущего за внутренности, как свирепый зверь. Геннадий поскреб ногтями впалый живот, будто хотел угомонить неприятное чувство. Не получилось. Он поднялся с лежака, накинул свитер, постоял у печи, впитывая ее живое тепло. За окном линяла предрассветная синева. В животе заурчало, завыло проголодавшимся зверем, скрутило так, что мужчина согнулся и зашипел сквозь зубы. Голод требовал утоления – и немедленно. Геннадий прошелся по кухне, заглядывая повсюду. В старом серванте нашел краюху хлеба и нетерпеливо вонзил в нее зубы. Челюсти тут же свело, струйка слюны потекла по подбородку. Хлеб лишь раззадорил аппетит, сделал голод еще явнее, ощутимее. Ему чудился запах мяса, жарящегося на костре. Сочные мясные куски, подернутые местами обугленной корочкой. Розоватый сок, текущий в рот при каждом укусе. Живот скрутила новая судорога.