Александр Матюхин - Самая страшная книга 2022 [сборник litres]

Зуев втолкнул его в ванную. Вспыхнул свет, холодный и безжалостный, как горное солнце. Рыбин попытался засмеяться. Вместо этого его вырвало. А потом все померкло.

– Так дальше нельзя, Саш, – сказал Зуев, когда они сидели на кухне спустя несколько… минут? Часов? Дней? Рыбин не знал. Все смешалось. С мокрых волос на лицо стекали холодные струйки. В голове чуть прояснилось, и оттого стало еще хуже – казалось, каждая косточка, каждый нерв, каждая клетка в теле болезненно ноют. Но хуже всего была эта огромная пустота, ледяная каверна внутри, появившаяся в тот миг, когда Ани не стало. И теперь лишь спиртное могло ненадолго заполнить эту пустоту, предательски ложно заместить ее, как мягкий снег забивал трещины в леднике, делая их еще опаснее для неосторожных восходителей.

– Это мне решать, – пробормотал Рыбин, обхватив рукой чашку с чаем. Он хотел сказать резко, уверенно, будто он полновластный хозяин развалин своей жизни. Но голос дрогнул, опаленное рвотой горло подвело, и получилось жалко.

Зуев покачал головой. Он не собирался спорить и убеждать. Это тоже было частью философии их горного племени. Там, наверху, ты мог рассчитывать на помощь, лишь пока сам был готов бороться за жизнь. Никто не стал бы жертвовать собой ради того, кто сам не желает спасения.

– Я хочу, чтобы ты кое-что увидел, – сказал Зуев и вытащил из рюкзака ноутбук. Компьютер в изодранном скалами и льдом, потертом альпинистском рюкзаке – кажется, том самом, который подарили Зуеву Рыбин с Аней на тридцатый юбилей, – казался вопиющим анахронизмом.

Пока ноутбук загружался, Рыбина прошибла дрожь; промокшая футболка морозила тело, с мокрых волос на стертый линолеум кухни капала вода – чуть раньше Зуев затолкал его в душ и включил холодную воду.

Зуев неуклюже, по-обезьяньи обхватив мышку, навел курсор на видеофайл, торчавший ровно посередине рабочего стола. Обоями служило – кто бы сомневался – фото заснеженного горного пика. Рыбин машинально отметил характерный акулий зуб Маттерхорна. Они с Аней поднимались туда, по гребню Цмутт… когда? Когда-то. В прошлой жизни.

На экране появилась картинка. Очень скверная, черно-белая картинка, утопающая в белой ряби, словно в компьютере Зуева началась метель – возможно, сошедшая со склонов фото-Маттерхорна. Рыбину пришлось наклониться, чтобы что-то разглядеть – вдобавок к рябящему экрану, перед глазами все подрагивало, подергивалось остаточной пьяной мутью. Но вскоре он разглядел троих людей. Рыбин не был экспертом в истории альпинизма, но брезентовые штормовки, оленьи сапоги, рюкзаки а-ля советский «колобок» и ледорубы с деревянными ручками явно намекали на самую зарю горных восхождений. Звука не было – один из героев видеоролика, с заснеженной бородой и круглыми горными очками на глазах, повернулся к другому и что-то сказал, но Рыбин ничего не услышал. Может, он оглох от пьянства, или отчего-то онемел компьютер Зуева… или же кинохроника была старинной, немой.

Миг спустя Рыбин понял, что на самом деле видит куда больше народу – еще человек шесть, даже менее различимых, чем утопающая в белой ряби троица. Но было в них нечто странное, что-то в движениях, в жестах… Какая-то неестественная синхронность.

– Погоди, сейчас получше будет, – сказал Зуев, и Рыбин с удивлением отметил в обычно лишенном эмоций голосе друга нотки нетерпения. Впрочем, слова Зуева могли исказиться в спиртовом дурмане, все еще окутывавшем сознание Рыбина ядовитой пеленой.

Картинка и правда очистилась – то ли снегопад там, в древней киносъемке, поутих, то ли эта часть пленки лучше сохранилась. А может, и то и другое сразу. Так или иначе, Рыбин понял, отчего движения множества людей на экране показались ему странными.

Это были отражения. Множество отражений на поверхности льда.

Кем бы ни были трое в объективе неизвестного хроникера, они стояли среди причудливых ледяных столбов – сераков. Рыбину не раз доводилось видеть подобных исполинов. Но никогда ему не встречались настолько гладкие. Ледяные выросты казались отполированными, как зеркала.

Мысль о зеркалах потащила из забитых алкоголем погребов памяти какую-то догадку, но та сорвалась и тут же плюхнулась обратно в темноту.

– Кто это? – прохрипел Рыбин. Дрожащая рука ощупывала карманы джинсов в поисках сигарет.

– Экспедиция Харта, – ответил Зуев, и его лицо – обычно столь же богатое эмоциями, как гранитный барельеф, – тронула тень улыбки.

– Да ладно? – фыркнул Рыбин. Он наконец нашел сигареты – и обнаружил, что те безнадежно промокли во время душевой экзекуции.

– Смотри дальше, – сказал Зуев, не отрывая взгляд от экрана.

Рыбин продолжил наблюдать за происходящим на экране. В очищающейся от дурмана голове стремительно расцветало островками боли похмелье, вместе с которым пришла паранойя и подозрительность – зачем Зуев это показывает? Зачем сказал, что на экране мифическая пропавшая экспедиция? Не иначе как все это розыгрыш. Он просто глумится, оскверняет дымящиеся руины Рыбина.

Отбросив с лица промокшие волосы, Рыбин уже готов был огрызнуться и высказать свои подозрения, когда на экране что-то изменилось.

Люди – если верить Зуеву, Виктор Харт и его спутники – вздрогнули так, что это было заметно даже на древней кинопленке. Они отшатнулись от одного из зеркал-сераков, потом принялись оживленно переговариваться и показывать пальцами на ледяную поверхность. Затем один из мужчин, на мгновение показавшийся Рыбину странно знакомым, снял очки и подошел ближе. Положил руку на гладкую поверхность…

И тогда Рыбин увидел.

Даже сквозь вновь заполонившую экран рябь была заметна еще одна фигура. Она появилась во льду. Как будто с той стороны зеркальной поверхности. Это была женщина. Обнаженная, с черными волосами, спадающими на плечи, она проступила призрачным силуэтом в ледяной глыбе. Ее лицо казалось отстраненным, безразличным, словно тонкие, аристократические черты искусно вырезал скульптор.

Женщина подняла руку и прикоснулась к поверхности льда изнутри, напротив ладони мужчины.

– Что… – пробормотал Рыбин.

А потом съемка прервалась. Но за миг до того, как экран захлестнула чернота, Рыбин увидел, как на мертвенном лице призрачной девушки появилось нечто напоминающее неумелую, неуклюжую улыбку. «Так мог бы улыбаться лед, будь у него рот», – выдал израненный спиртным рассудок, и Рыбин поежился от этой странной мысли.

– Это восстановленная запись с пленок, найденных в прошлом году в ущелье Годеш, в Непале, – сказал Зуев, захлопнув ноутбук так внезапно и грубо, словно тот был багажником «Жигулей».

– Я знаю, где Годеш, – рявкнул Рыбин резче, чем следовало, и поднялся, чтобы поставить чайник, – тоже слишком резко, опрокинув табуретку. На самом деле не знать о хребте Годеш было совсем не зазорно – заурядный хребет с технически простыми вершинами не выше семи тысяч метров. Тридцать километров скуки, отличавшиеся разве что крайней труднодоступностью и удаленностью. Ну и парой-тройкой альпинистских баек.