Александр Матюхин - Самая страшная книга 2022 [сборник litres]

Разумеется, никто из одноклассников ее не видел и ничего не знал. Антон едва мог спокойно сидеть на месте, его уже не на шутку лихорадило. «Молчи. Мы ничего не знаем». – Такую записку передал ему Игнат под партой. И Антон молчал. Присутствие милиционера погрузило его в какой-то ошалелый ужас. Сразу представилось, как этот милиционер приходит домой, разговаривает с родителями… Антон отчетливо увидел мамино испуганное лицо. Нет, нет. Антон молчал и даже сумел сохранить самообладание, так что милиционер ничего не заподозрил, когда стал опрашивать ребят по очереди.

После школы Антон едва дошел домой, у него просто ноги подгибались. Почти вся суббота. Все воскресенье. Понедельник. Сколько люди могут выжить без воды? Трое-четверо суток? Неделю? Антон не помнил. Он попробовал поискать в энциклопедии и заметил, что у него трясутся руки. Раз-два-три. Что они с Игнатом, собственно говоря, наделали?

Ближе к вечеру он пошел к Игнату. По телефону решил не звонить. Папа однажды рассказывал, что телефоны всегда прослушиваются.

– Игнат, надо поговорить, – тихо начал Антон в прихожей. – Давай сейчас пойдем и освободим ее. – Больше они не называли Сашу по имени, и лохушкой тоже не называли, только «она». – Ну это уже реально серьезно. Она ведь там умереть может.

– И как ты это представляешь? – спросил Игнат, снова включая свой невыносимый взрослый тон. – Мы приходим и вытаскиваем ее? Она там уже наверняка без сознания лежит. И чего мы скажем охраннику, который там на входе всегда торчит? Извините, мы тут одноклассницу на пару дней забыли? А щас решили забрать? Да нас в ментовку сразу укатают! Ты хочешь в ментовку? Я – нет!

– Игнат, ну ведь это же убийство! – отчаянно прошептал Антон.

– Если мы будем молчать, никто не узнает, – отрезал Игнат.

– Слушай, если ты сейчас не пойдешь со мной, я… ну не знаю… я сам в милицию пойду!

– Если что-нибудь вякнешь про меня – я тебя убью, – сказал Игнат, и каждое из этих слов ощущалось будто свинцовая затрещина.

– А я думал, мы друзья, – пробормотал Антон.

– Я не дружу с лохами и трусами. Если скажешь хоть кому – я тебя точно убью.

Антон смотрел на широкие темные брови Игната, на его крепкие плечи, и почему-то ничуть не сомневался в том, что сказанное – не пустые слова. Тощий белобрысый Антон был ниже Игната и слабее. Он не победил бы даже в обычной драке.

– Чего вы там шушукаетесь? – В прихожую заглянула мать Игната, фигуристая домохозяйка в коротком розовом халате.

– Ничего, – ответил Антон будто во сне. – Мне пора. До свидания.

И, не глядя больше на Игната, молча вышел.

Он долго не мог решиться. Ни за ужином, ни после ужина. Он чувствовал себя зомби – да, вот именно, самое правильное определение. Раньше Антон не понимал фильмов про живых мертвецов – такие истории всегда казались ему бредом. А теперь он понял, каково это – ты вроде двигаешься, что-то делаешь, но внутри у тебя воняет мертвечиной.

Уже в кровати Антон вспоминал одну историю, которую прочел в старой газете, из тех, что хранились на дачном чердаке, предназначенные для растопки. Там была большая статья про мать, которая держала в шкафу одного из своих трех детей. Самого нелюбимого. Родившегося после изнасилования или что-то такое. Антон даже имя мальчика запомнил – Алешенька. Этот Алешенька жил в шкафу несколько лет, его кормили, но мало, из-за чего мальчик стал похож на обтянутый кожей скелет с раздутым животом. А какал он в трехлитровую банку. Антон почему-то это тоже хорошо запомнил. Статья сопровождалась большими фотографиями – мальчика на больничной кушетке и того самого шкафа, откуда его достали милиционеры. Узкий тесный шкаф. И омерзительная грязная банка.

Алешеньку хотя бы кормили. А каково сидеть в шкафу без еды и воды?..

В конце концов Антон заснул, и ему снились кошмары. Будто он вместо Саши заперт в железном шкафу. Настолько тесном, что не выпрямиться, а сидя – не вытянуть ноги. В кромешной черноте виднелось крохотное оконце – вроде окон в подвале Дома творчества – только совсем маленькое, со спичечный коробок. Через это окошко Антон смотрел, как в подвале одна за другой гаснут тусклые лампы. И когда последняя погасла, он проснулся.

Наступил вторник. За завтраком Антону кусок в горло не лез. Пошли четвертые сутки. В подвале прохладно. Может, Саша еще жива. Может, лежит без сознания. Четвертые сутки. С каждым часом все меньше шансов найти ее живой. Никогда еще Антон не чувствовал ход времени так отчетливо. Будто он проглотил наручные часы без круглого защитного стекла и острая стрелка каждым движением царапает стенки желудка.

Выйдя из дома, Антон наконец решился. Вместо школы он пошел к Дому творчества. По пути пару раз видел на столбах свежее объявление: «Пропал человек…» и блеклая черно-белая Сашина фотография. Почти незнакомая девчонка. Довольно симпатичная, кстати. Пухлогубая, курносая. Антон вдруг понял, что за все годы, пока учились вместе, он никогда толком не смотрел однокласснице в лицо.

Он подходил к колоннаде центрального входа Дома творчества и больше всего на свете боялся, что его сейчас не пустят. В таком случае он решил сразу идти в милицию, и будь что будет. Пусть родители ужасаются. Пусть его накажут. Пусть даже в колонию… или в тринадцать еще не отправляют в колонию? Антон точно не знал. Пусть.

Однако его пропустили. За столом на входе сидел тот же самый, добродушного вида охранник, что пропустил Антона с Игнатом в первый раз, когда они пришли шпионить за Сашей и когда Игнат пошутил про батик. На сей раз охранник даже не спросил, куда и зачем Антон направляется. Только сказал:

– Там сейчас проходит новогодний утренник для неблагополучных детей. Ты если встретишь кого-то из них – угости конфетой. Не пожалей, ладно? У тебя ведь наверняка конфеты с собой есть.

Антон удивился – у него действительно были конфеты: в рюкзаке с субботы так и лежал сладкий подарок, забытый из-за всех переживаний. Он ничего не сказал охраннику, только кивнул и поскорее проскочил мимо. Побоялся дальнейших вопросов. Или того, что охранник, явно наблюдательный, что-нибудь прочтет по его лицу.

В большом коридоре было очень тихо. Не доносилось ни музыки, ни голосов. «Утренник для неблагополучных детей». Вообще-то обычно говорят – «для детей из неблагополучных семей». Наверное, утренник уже закончился. И хорошо. Антону вовсе не хотелось сейчас наткнуться на каких-нибудь задиристых пацанов.

Поворот, несколько ступеней вниз. За стеклами бального зала было сумрачно, будто там задернуты шторы. Точно – утренник закончился. Вот и прекрасно. Антон потянул на себя дверь и проскользнул внутрь.

Штор на окнах не было, но на улице за какие-то пять минут, пока Антон раздевался, сдавал куртку в гардероб и шел сюда, стало очень пасмурно. За большими стеклами простиралось равномерно-серое, мглистое небо. И что-то не так было с елкой. Почему-то она тоже была сплошь серая, будто пыльная. Подойдя ближе, Антон понял, в чем дело: с ели осыпались все иголки, остались лишь тонкие серые ветки, на которых по-прежнему висели игрушки, они отчего-то слегка покачивались и мягко мерцали в сумеречном свете. Антон принялся медленно обходить елку по кругу. Что тут произошло? Забыли закрыть окна, и елка померзла, как цветы на подоконниках? Но ведь елки растут в лесу и не боятся холода. Тогда почему же…