Амброз Бирс - Загадочные исчезновения

«Чего мне бояться? – думал он. – Это нелепо и постыдно. Я не способен на такую глупость». Но мужество не вызывается решением «я буду храбрым» или сознанием, что момент настоятельно требует приложения мужества.

Чем больше Джеретт осуждал себя, тем больше поводов находил для своего осуждения. Все вариации, которые он мысленно разрабатывал на простую тему о безобидности мертвых, только усиливали в нем его душевный разлад. «Что же это?! – громко воскликнул он в мучительном томлении. – Что же это?! Неужели я, лишенный даже тени какого бы то ни было суеверия, я, не признающий бессмертия, я, более чем когда-либо убежденный, что будущая жизнь – только праздная мечта, – неужели я потеряю пари, честь и самоуважение, может быть, даже рассудок из-за того только, что какие-то там мои предки – дикари, жившие в пещерах и берлогах, – вбили себе в головы чудовищное представление, будто бы мертвецы бродят по ночам и будто бы…»

Мистер Джеретт ясно услышал за собой тихий, мягкий звук шагов: это были человеческие шаги. Они постепенно, но неуклонно приближались к нему!

На следующее утро, перед самым рассветом, доктор Хелберсон и его молодой друг Харпер медленно ехали в карете по улицам Северной стороны.

– Вы все еще относитесь к мужеству и стойкости вашего приятеля с оптимизмом юности? – спросил доктор. – Вы думаете, я проиграл пари?

– Убежден в этом, – ответил Харпер. Он произнес «убежден» с той чрезмерной энергией, которая служит иногда показателем неуверенности.

– Желал бы от души, чтобы это было так!

Эти слова прозвучали серьезно, почти торжественно. Наступило минутное молчание.

– Харпер, – продолжал врач, и лицо его в изменчивом полусвете, который забрасывали в экипаж уличные фонари, казалось сильно озабоченным, – эта история тревожит меня. Если бы ваш приятель не обозлил меня своим презрительным отношением к моим сомнениям в его выносливости – ведь это чисто физическое свойство – и холодной дерзостью своего требования, чтобы это был непременно труп врача, я не пошел бы на это. Если что-нибудь случится, мы погибли, и это будет вполне заслуженно.

– А что может случиться? Даже если бы дело приняло серьезный оборот, чего я не допускаю, Мэнчеру пришлось бы только «воскреснуть» и объяснить все. С настоящим трупом из анатомического театра было бы хуже.

Из этого явствует, что доктор Мэнчер сдержал свое слово: это он был «трупом». Пока карета ползла черепашьим шагом вдоль улицы, по которой она сделала сегодня уже два или три рейса, доктор Хелберсон упорно молчал. Наконец он заговорил:

– Ну, будем надеяться, если Мэнчеру пришлось «воскреснуть из мертвых», он сумел проделать это деликатным образом. В этом случае оплошность могла бы только ухудшить положение.

– Да, – сказал Харпер, – Джеретт мог убить его. Но, доктор, – он взглянул на часы (экипаж проезжал мимо фонаря), – уже почти четыре часа!

Минуту спустя они оба вышли из кареты и быстро направились к пустующему дому, принадлежавшему доктору Хелберсону, в котором они заперли мистера Джеретта, согласно условиям их безумного пари. Приближаясь к нему, они увидели человека, бежавшего им навстречу.

– Не знаете, – закричал он, останавливаясь, – где мне найти врача?

– А что случилось? – спросил Хелберсон.

– Идите, сами поймете, – сказал человек, убегая.

Они ускорили шаги. Дойдя до дома, они увидели несколько человек, возбужденных и спешащих войти туда. В некоторых домах по соседству и на противоположной стороне были раскрыты окна, и оттуда выглядывали головы людей. Все эти люди задавали вопросы, не обращая внимания на вопросы других. Несколько окон со спущенными шторами были освещены; обитатели этих комнат одевались, чтобы спуститься вниз. Стоящий как раз перед дверью пустого дома уличный фонарь бросал на эту сцену слабый желтоватый свет и, казалось, говорил, что мог бы, если бы только захотел, обнаружить гораздо больше.

Харпер, смертельно бледный, коснулся рукой плеча своего спутника.

– Для нас все кончено, доктор, – произнес он в страшном волнении. – Нам лучше не входить туда, мы должны притаиться.

– Я врач, – спокойно возразил доктор Хелберсон, – а врач, может быть, там нужен.

Они поднялись на крыльцо и хотели войти. Дверь была открыта; уличный фонарь напротив освещал коридор. Он был переполнен народом. Несколько человек столпились на лестнице и, не имея возможности войти на площадку, ждали удобного случая. Все говорили, но никто не слушал. Вдруг наверху произошло странное смятение: какой-то человек выскочил из двери, выходящей на площадку, и побежал, не обращая внимания на тех, кто пытался задержать его. Он прорвался вниз, сквозь толпу перепуганных зевак, расталкивая их, прижимая одних к стене, заставляя других цепляться за перила; он хватал их за горло, наносил им бешеные удары, сбрасывал их с лестницы и наступал ногами на упавших. Его костюм был в полном беспорядке; он был без шляпы. Взгляд его диких блуждающих глаз казался еще страшнее его сверхчеловеческой силы. На гладковыбритом лице не было ни кровинки, а волосы были белы как снег.

Когда толпа на площадке перед лестницей, менее плотная, расступилась, чтобы дать ему пройти, Харпер бросился вперед.

– Джеретт! Джеретт! – закричал он.

Доктор Хелберсон схватил Харпера за шиворот и оттащил назад. Человек посмотрел на них, словно не видя, выскочил через парадную дверь, скатился по ступенькам крыльца на тротуар и скрылся. Толстый полисмен, безуспешно пытавшийся пробиться по лестнице, последовал через минуту за ним, бросившись вдогонку. Головы в окнах – теперь исключительно женские и детские – выкрикивали ему свои указания. Пользуясь тем, что лестница несколько очистилась – большинство зрителей кинулось на улицу, чтобы наблюдать за погоней, – Хелберсон поднялся в сопровождении Харпера. У двери в квартиру полицейский офицер преградил им дорогу.

– Мы врачи, – сказал доктор Хелберсон; их пропустили.

Комната была полна людей, столпившихся неясными силуэтами вокруг стола. Вновь прибывшие пробили себе дорогу и заглянули через плечи стоявших в первом ряду. На столе лежал труп мужчины; нижняя часть тела была скрыта простыней; он был ярко освещен лучами круглого ручного фонаря, который держал полисмен, стоявший в ногах. Остальные, кроме столпившихся у изголовья, и сам полисмен тонули во мраке. Лицо у трупа было желтое, отталкивающее, кошмарное: глаза полуоткрыты и вывернуты кверху, нижняя челюсть отвисла, губы, подбородок и щеки обрызганы пеной. Высокий мужчина, должно быть врач, склонился над трупом и просунул руку под рубашку, а затем вложил два пальца в открытый рот трупа.

– Этот человек умер шесть часов назад, – сказал он. – Дело подлежит судебному следствию.