Джеймс Ганн - Чудеса магии

Я потратил несколько недель на обдумывание разных средств. Ежедневно я проводил долгие часы, раздумывая о них, в золотом гроте святого Марка. Часто я нанимал гондолу и уплывал на ней в самую пустынную часть лагуны. Тишина ее немых вод благоприятствует работе мысли. Однажды вечером, когда моя гондола скользила вдоль старых стен острова Сан Серволо, я остановился на следующем плане: я попрошу у Одоардо свидания наедине, и тогда, как только мы останемся с глазу на глаз, я сумею заставить его заговорить. Я обладал незаурядной физической силой и готов был на все, лишь бы достичь своей цели.

Мне пришлось дождаться возвращения Одоардо, который поехал в Рим, чтобы посмотреть какое-то театральное представление. Наконец, роковой день настал. Одоардо согласился принять меня в шесть часов. В половине шестого я направился к дворцу Гриманелли.

Все приготовления были сделаны. В кармане у меня был кляп и крепкая бечевка, при чем я не забыл захватить и револьвер. Я был очень спокоен. Единственная мысль занимала меня: примет ли Одоардо меня в своей курительной комнате, или в галерее с фресками? Я предпочел бы курительную, более уединенную, но готов был примириться и с галереей. Как бы там ни случилось, я уверен был в успехе. Одоардо не окажет мне большого сопротивления, и, после того как я завладею тайной, он, быть может, даже простит мне прямоту моих действий.

С такими мыслями я достиг дворца Гриманелли, и меня провели в галерею. Наверху лестницы слуга, сопровождавший меня, удалился. Я тихо вошел. Одоардо стоял как раз около фрески Лонги, которую рассматривал с таким вниманием, что я успел подойти к нему незамеченным. Прежде, чем он успел издать крик или сделать движение, он уже лежал, с кляпом во рту, на полу. Я отер свой лоб, вынул револьвер и принялся объяснять ему, чего от него требовал. По мере того, как я говорил, Одоардо все более и более бледнел. Казалось, он меня не слушал, и глаза его были прикованы к одной точке на стене. Машинально я проследил за его взором. То, что я увидел, было так страшно, что револьвер выпал из моей руки и я оцепенел от ужаса.

На фреске Лонги, медленно, но упорно, графиня Барбара таинственно оживала. Сначала она пошевелила одним пальцем, потом всей кистью, потом рукою, потом другой. Вдруг она повернула голову, ступила вперед одной ногой, затем другой. Я видел, как заколыхалась материя ее платья. Да, графиня Барбара покидала стену, где, в течение полутораста лет, ее неподвижный образ пребывал плененным под красками и грунтом. Не оставалось сомнения. На том месте, которое она занимала на фреске, образовалось большое белое пятно. Графиня Барбара сошла сама на защиту тайны, за которую некогда, без сомнения, она продала душу дьяволу. Теперь она была в двух шагах от меня. Внезапно я почувствовал на своем плече ее тяжелую ледяную руку, меж тем как глаза ее смотрели на меня долгим и повелительным взором.

Когда я пришел в себя, я лежал на кровати, привязанный к ней крепкими ремнями. Одоардо беседовал с седобородым господином. Это был милейший директор лечебницы на Сан Серволо. Отец и мать плакали у моего изголовья. На маленьком столике лежали кляп, бечевка и револьвер. К счастью, я был отныне признан сумасшедшим, иначе эти вещественные доказательства могли мне причинить большие неприятности.

Все равно, я был очень близок к обладанию великой тайны, и если бы не эта проклятая графиня Барбара…»

Уже много времени прошло с тех пор, как я засунул среди своих бумаг признания пансионера с острова Сан Серволо, когда в прошлом месяце я приехал провести две недели в Венеции.

Однажды, прогуливаясь на площади святого Марка, я встретил моего друга Жюля д’Эскулака.

— Пойдемте, — сказал он мне, — взглянуть на фрески дворца Гриманелли, которые мне предлагают купить. Граф Гриманелли умер недавно в Лондоне, и наследники продают его фрески Лонги. Они вроде тех, что находятся во дворце Грасси.

Гриманелли! Это имя привлекло мое внимание. Где я его слышал?

Я последовал за моим другом д’Эскулаком, который продолжал:

— Досадно только, что живопись очень попорчена, и на ней недостает одной фигуры. Кажется, это случилось лет двадцать тому назад. Стена не то треснула, не то облупилась. Эти венецианцы так небрежны, и к тому же граф давно не жил в своем дворце!

Мы пришли во дворец Гриманелли. Он находится в Сан Стаз, совсем неподалеку от Большого Канала. Сторож провел нас наверх.

Фреска Лонги занимала целый простенок галереи. На ней были изображены люди, сидящие за карточными столами. В середине было, в самом деле, большое белое пятно.

Тогда я вспомнил. Здесь помещалось когда-то изображение графини Барбары.

И в то время как Жюль д’Эскулак разговаривал на местном наречии со сторожем, я испытал перед лицом этого удивительного случая необыкновенное смущение и жуткое чувство.

Перевод с французского Вс. Рождественского и А. Смирнова

Палаццо Альтиненго, о котором будет речь в нашем рассказе, это не тот дворец на Большом Канале, который приводит в восхищение туристов своим фасадом в ломбардском стиле, с кружками серпентинного мрамора и Нептуном с двумя трезубцами, стоящим на страже морских врат. Старинному и могущественному роду Альтиненго, одному из наиболее прославленных родов Светлейшей Республики, принадлежит в городе Дожа немало других зданий, построенных в различные эпохи и разбросанных по разным sestieri [1].

В Венеции это нередкий случай. Не насчитываем ли мы несколько дворцов Гримани — один у Сан-Поло, другой у Сан-Тома, один у Сан-Лука, и еще один у Санта Мария Формоза, и в добавление к ним еще — Гримани делла Вида? То же самое с дворцами Контарини. У Контарини-Фазан есть братья — Контарини дельи Скриньи, Контарини делле Фигуре и Контарини дель Баволо. Три дворца Мочениго один за другим идут по Большому Каналу, который равным образом может гордиться тремя дворцами Корнер: Корнер Спинелли, Корнер делла Ка Гранде и Корнер делла Реджина.

Все проводники упоминают о двух дворцах Альтиненго — о том, что у Сан-Стаэ и о том, что у Сан-Бенедетто, но никто из них не называет третьего, а между тем именно с ним, почти забытым, связано у меня воспоминание о самом необычайном и необъяснимом случае в моей жизни, я сказал бы больше — о самом необъяснимом и необычайном событии всей моей жизни. Нет, конечно, ничего удивительного в том, что этот третий дворец Альтиненго оставался мне, усердному исследователю Венеции, неизвестным. Никто не может похвалиться совершенным знанием Венеции, сколько бы раз ни бывал он там и сколько бы времени там ни оставался. Никто, за исключением, быть может, моего друга Тиберио Прентинальи… Но прежде, чем рассказывать об обстоятельствах, сделавших меня на несколько месяцев обитателем этого необыкновенного дома, мне представляется необходимым упомянуть о причинах, которые в конце сентября 189… г. побудили меня вновь предпринять путешествие в город, близкий моему сердцу.