Джеймс Ганн - Чудеса магии

Я буду в этом отношении краток, потому что не собираюсь писать «исповеди». Я никогда не любил поверять свои тайны, не считая себя настолько интересным, чтобы занимать собой чужое внимание. Все, что я хочу себе позволить, это — записать на этих листках действительные происшествия, которые я решаюсь назвать необычайными и которые еще более покажутся такими от того, что неожиданно свидетелем их является такой человек, как я, ничем не подготовленный к роли, правда, совершенно невольной, какую пришлось мне играть в этой истории.

Я человек самый обыкновенный, не выделяющийся из толпы ни определенными способностями, ни интеллектуальными заслугами, которые могли бы привлечь ко мне внимание. Я всегда жил только для себя, и мне всегда казалось естественным проходить среди людей незамеченным. В самом деле, ни одна черта во мне не является исключительной, даже мое пристрастие к Венеции, которое я разделяю с тысячами людей, не воображая, что от этого выигрываю. Италию, и Венецию в частности, я люблю скромно, без честолюбивых притязаний. У меня никогда не было тщеславного желания фигурировать в светской хронике среди знати площади Сан-Марко или башенок Прокураций. Аристократические журналы никогда не отмечали моего присутствия на лагунах в то время года, когда пребывание здесь является признаком хорошего тона. Венеция никогда не была для меня поводом, чтобы щеголять замечательными костюмами и галстуками, производящими впечатление, а тем более — средством завязать знакомства с международными знаменитостями из мира искусств, литературы, финансов и аристократии, которые считают полезным для своей славы показаться раз в году на Пьяцетте между колонной Льва и колонной Крокодила.

Добавлю, что столь же мало, как и светские интересы, влекли меня в Венецию и ее редкостные произведения искусств, хотя я совершенно столько же, как и другие, способен оценить красоты зданий, картин и статуй. Я не бесчувствен и не совершенный невежда. И я также вкусил в Венеции этого рода наслаждения, которые она предлагает путешественнику. Ни Дворец Дожей, ни Сан-Марко не оставили меня равнодушным. Я даже приобрел некоторые познания в различных областях венецианского искусства. Я не равнодушен к дивному изяществу кружев или хрупкому совершенству хрусталя. История старой Венеции, Венеции масок и серенад, мне стала достаточно близкой во всех мелочах своих нравов и обычаев. Я читал президента де Бросса и хорошо познакомился с Казановой, но в сущности мне достаточно Венеции самой по себе, и у меня нет потребности обращаться к ее прошлому, чтобы почувствовать все очарование живой Венеции.

Да, я это решительно заявляю, моя любовь к Венеции всегда была любовью естественной и простой, любовью родственной, чуждой снобизма и эстетизма, чуждой также и романтизма, любовью, если можно так сказать, реальной, сложившейся из отношений свободных и обдуманных. Венеция пленяет меня бесконечно. Я люблю ее климат, ее краски, ее свет. Образ жизни, который она позволяет вести и даже предписывает, отвечает моим вкусам. Здесь я особенно наслаждаюсь существованием среди тысячи вещей, приятно занимающих мои глаза и мои мысли. Нигде дни мои не текут с более очаровательной легкостью, и даже одиночество здесь лишено своей горечи. Нет места на земле, где можно лучше принадлежать самому себе и выносить себя с меньшей скукой. Это удовольствие, которое дает мне Венеция, объясняет, почему я веду там существование, в достаточной мере уединенное. Во время моих многочисленных пребываний в этом городе, я заводил в нем мало знакомств, что мне чрезвычайно легко было сделать, так как я не принадлежу к числу лиц, присутствие которых возбуждает любопытство. Впрочем, я всегда избегал Венеции в то время года, когда она делается модным местом съезда, где прелестные дамы из общества, праздные снобы и претенциозные эстеты заседают на площади Сан-Марко в убеждении, что выполняют обряд тонкого изящества, высшего шика и неслыханной утонченности.

Я позволю себе отметить еще следующее. Никогда я не считал себя обязанным жить в Венеции «иначе», чем в других местах, — в особенной экзальтации и в необычном состоянии чувств. Никогда я не был склонен ждать от нее впечатлений исключительных. Венеция никогда не была для меня «Городом мечты» (сейчас, когда я пишу эти строки, я в последнем уже менее уверен, почему — станет понятным из дальнейшего); напротив, я всегда хотел от нее лишь ее очаровательной, своеобразной, сладостной реальности. Когда я выходил из вагона, чтобы сесть в гондолу, это было для меня вполне естественным и не возбуждало никакого удивления. Гондола представлялась мне средством передвижения, как всякое другое. Я оставался нечувствительным к ее обаянию, воспетому в романсах, но по достоинству ценил морское изящество ее форм и удобства ее для плавания, однако все же решительно предпочитал ей прогулки пешком среди лабиринта переулков. Словом, пребывание в Венеции ничем не возвышало меня в собственных глазах. Я не испытывал от него ни гордости, ни тщеславия. Венеция мне нравилась, я ее любил; я охотно отдавался ее очарованию и власти, но не ждал от нее большего, чем то, что она дает всем и каждому. Я не принадлежу к числу тех, кого Венеция пленяет заранее и кому надевает на палец свое магическое кольцо; я никогда не драпировался в плащ венецианского романтизма.

Вообще говоря, обстоятельства, которые привели меня в первый раз в Венецию, были самые простые, какие только можно себе вообразить. Здесь уже многие годы жили г-н и г-жа де С., старые друзья моей семьи. Они снимали один из благородных этажей дворца, расположенного на Сан-Тровазо и оборудовали его удобно и со вкусом. Этаж этот состоял из обширной галереи с большим количеством прилегающих к ней комнат, обставленных той милой старой венецианской мебелью, которую когда-то еще можно было найти у антиквариев. То были пузатые комоды, низкие диваны, кресла, более или менее выдержанные в стиле барокко, шкафы, этажерки и в особенности зеркала. Оба С. поселились здесь из любви своей к спокойствию и тишине, из желания мирно закончить свои дни, которые не обещали быть долгими. Г-жа де С. отличалась хрупким здоровьем, а ее муж страдал неисцелимым недугом. Внезапное ухудшение в состоянии здоровья г-на де С. заставило меня совершить поездку в Венецию, но когда я туда прибыл, острая опасность уже миновала настолько, что С. удержали меня у себя. Я провел целый месяц в гостях у этих очаровательных людей, которых очень любил.

Какой приятный отдых! Какое прелестное воспоминание сохранил я о старом дворце Сан-Тровазо и его ласковой семейной атмосфере! Г-н де С. не хотел, чтобы его слабость помешала мне вполне насладиться Венецией, и г-жа де С., несмотря на заботы, связанные с болезнью мужа, согласилась быть моим проводником. Это была женщина умная и просвещенная. Она не обременяла моего внимания, не утомляла моего любопытства слишком обильными посещениями церквей и музеев. Из искусства Венеции она показывала мне только то, что могло внушить желание когда-нибудь познакомиться с ним ближе. В остальном она удовольствовалась тем, что разрешила мне сопутствовать ей в ее обычных прогулках. И это привело к тому, что я понял всю прелесть жизни в Венеции в качестве не туриста, эстета или сноба, но искреннего любителя света, красок, красоты, влюбленного наблюдателя очаровательной, причудливой, мирной и живописной венецианской жизни.